— Кэ-эр! Кэ-эр! — занудливый ворон никак не угомонится.
Рядом с медвежьим капканом валялись его — Сергея Гаранина — капканы, песцовые. Дополнительные, которые он прикупил недавно. Установить их на этот раз он не успел.
Это были хорошие «пасти», любовно сработанные Агафонниковым. Чтобы зверье не учуяло железо, Сергей — подсказка другого старика-охотника Четверякова — вываривал их с жирной рыбой. Вот где чир пригодился! У песца, наверное, слюнки капали, когда он улавливал запах гаранинских капканов! Во всяком случае, без добычи Сергей Гаранин не оставался: пять-шесть песцов за рейс имел всегда. Но вот сегодня ему не повезло — это, наверное, происки того, задавленного песца, которым он побрезговал.
От капканов исходил какой-то странный запах. Нет, нет, рыбного запаха он не улавливал, скорее капканы пахли свежим огурцом…
Гаранин поймал себя на том, что думает о чем угодно, только не о своем теперешнем положении.
— Эге-ге-гей! — подал голос Гаранин. — Эге-ге-гей!
Напрасная трата сил, — теряется человеческий голос в необъятной тундре. Попытался Сергей-перебить стальную пружину, но эта пружина медвежья рассчитывалась на иную силу.
"Думай! Думай! Думай, Серега] Ты же всегда находил выход!"
Гаранин стал подкапываться ножом под стальную чушку капкана, пытаясь вырвать это орудие смерти из цепких лап вечной мерзлоты. И это — "молодец, Сергей!" — ему удалось. С капканом, намертво присосавшимся к ногам, он попытался поползти туда, где но его расчетам находилась такая родная и накатанная билибинскаа трасса, а на той трассе стоял, попыхивая, такой желанный «Урал» с теплющей кабиной.
Нет, нет, Сергею совсем не было холодно, — скажи кому, не поверит! — по телу разливалось блаженное тепло и двигаться не хотелось. Но вот только еще сознание вступало с ним в спор — "не спи! не спи!"
Гаранин напрягся. На какие-то доли секунды привычно вздулись бугры мышц под задубелым полушубком и… Нет, нет, рывком это нельзя было назвать, даже движением, это была лишь слабая тень на движение, но это было уже кое-что.
Чуть ли не у самого носа — "цел ли еще носяра?!" — сели куропатки. Мягко ступая мохнатыми лапками по спрессованному снегу, они не спеша склевывали промороженные насквозь ягоды, не успевшие за короткое арктическое лето покраснеть. Они совсем не боялись этого ползущего человека. Ползущего ли? Если б Гаранин мог размышлять, он пришел бы к мысли: с такой скоростью к трассе ему не выбраться за многие, многие сутки. Мерзкие пташки! Они совершенно не боятся человека!
— Кыш! В рот вам пароход!
Сергей Гаранин приподнял отяжелевшую руку и попытался взмахнуть ею, но рука, слегка качнувшись, беспомощно опустилась на изломанное дерево. И понял Гаранин, что его покидают последние силы.
— Врешь, падла! Не возьмешь!
Он оттолкнулся от дерева, встал на колени и вновь приподнял руку, но медвежий капкан потянул назад и Сергей рухнул на снег. Лицом вниз.
Но и этого движения было достаточно, чтобы испугать куропаток. Вздрогнули птицы и лениво отлетели в сторону, удивленно косясь на этого странного человека человека без ружья. За свою недолгую куропачью жизнь они уясняли: от человека можно ожидать всякой пакости. Но человек уже не полз, даже не шевелился и куропатка вновь приблизились к нему. Еще одну истину уяснили для себя куропатки: к человеку быть ближе все же безопасней, чем к молчаливой чащобе изломанного леса.
"Кэ-эр! Кэ-эр! Тук, тук, тук" — склевывают зеленые и черные промороженные ягодинки куропаточье племя, у самого побелевшего носа Сергея Гаранина. — " Тук…тух… тук…Кэ-эр!"
Гаранин приподнял голову — жив еще!
— Что б вас песец растерзал!
И, словно услыша горячечный шёпот человека, в воздухе мелькнуло тело белого зверька.
"Какой красивый полет! — мелькнуло в затуманенном сознании Сергея Гаранина. — Где я? В цирке?" И тут же — понимание момента: "Всё! Песенка спета!"
Гаранин закусил губу, да так, что выступила солоноватая кровь и он вновь на секунду, на доли секунды, на тысячные доли секунды почувствовал себя сильным и ловким. Он сжал кулаки, не понимая, но это ему только показалось, что он сжимает кулаки, приподнялся, если это едва заметное глазу движение можно так назвать, сказал, вернее подумал: "А жить хочется, очень хочется жить".
— Кэ-эр! Кэ-эр! — требует своего хагимэ.
Хрипы вылетели из горла замерзающего человека, и куропатки, толстые, сытые, с покрасневшими кровавыми глазками удивленно уставились на Гаранина.
Но, любопытство наказуемо — белое тело летящего зверька превращается в горностая, и вот уже одна из куропаток бьется в сильных, и острых зубах зверька… Второй горностай тоже не остался без добычи. И третья куропатка в зубах горностая…
Дуры стоеросовые! Бегите! Летите! Но, застыли, как загипнотизированные! Снег вокруг Гаранина окрасился красным и бело-черные листья, подхваченные ветерком, закружились в воздухе…
Сергей Гаранин впился слабеющим взглядом в это пиршество маленьких хищников — до чего красивы, сволочи! Он зримо увидел, как куропатачья кровь переливается в желудки белоснежных симпатяг.
"Вот я вас!"
Звук, похожий на стон, вырвался из горла Гаранина и горностаи, как по команде, вздрогнули и, отпрыгнув подальше от беспомощного, но всегда опасного человека, злобно оскалились — вот когда исчезает красота хищника! — и морды их были в жирной крови…
Это было последнее северное видение южного человека.
ЭПИЛОГ
Максим Кучаев остановился: зовет кто или послышалось? Зову он не удивился, в курортной Ялте у него было предостаточно знакомых — крымские журналисты общаются между собою.
— Эй, бухгалтер!
Кучаев улыбнулся: так звать его мог только один человек на свете — Сергей Гаранин. Выжил значит! Он обрадовался этому.
Максим Кучаев знал: замерзшего Сергея Гаранина подобрали в тундре, что ему еще в Черском ампутировали ноги и, для дальнейшего лечения — "вряд ли выживет!" — утверждали колымские врачи, — отправили на материк. Куда? Кучаев этого не знал. Да и не интересовался. С тех пор прошло предостаточно лет и память о Сергее Гаранине притупилась даже у самых злопамятных. Да, если честно признаться, не часто и Максим Кучаев вспоминал о нем, не такого они и были близки. Да мало ли у журналиста знакомых?! Но тут, неожиданно даже для себя, обрадовался — ведь Сергей Гаранин был оттуда, с Колымы! Колымы, притягивающей к себе Максима Кучаева через много-много лет!
— Земеля!
Да, так, должно быть, встретятся земляне на Марсе или на какой другой планете, так, должно быть, обрадуются друг другу, хотя один попал на Марс — Юпитер! Сатурн! Нептун! — с северного полюса Земли, а другой — с южного! Все равно — земляки!
— Бухгалтер! Он и есть, чтоб меня дождь намочил!
На стоянке у автостанции Кучаев увидел «Жигули» необыкновенно золотистого цвета и из машины, высунув голову из оконца, приветственно размахивал руками живой и веселый Сергей Гаранин.
Кучаев подошел, протянул руку.
— Рад видеть тебя живым!
— Ха, — Гаранин показал зубы. Фарфоровая, когда-то непробиваемая плотина уже была в золотых заплатах. — Ха! Мы рождены для жизни, Максим Леонидович! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Садись, Леонидыч в нашу тарахтелку.
Сергей Гаранин приоткрыл противоположную дверцу и Кучаев — старался же не смотреть! — увидел культяпки ног, запеленутые в кожу, бросилось в глаза и неестественно короткое туловище. Гаранин перехватил взгляд, вздохнул, но во вздохе не было скорби.
— Судьба играет человеком, а человек, болт ему в печенку, играет на трубе! Садись, садись, довезу в лучшем виде и бесплатно!
— Я так и понял, — улыбнулся Кучаев и протиснулся в машину.
— А это, — Сергей Гаранин самодовольно тронул мизинцем губу, — законная жена и верная спутница жизни З.И. Щеглова. Прошу знакомиться и любить, по возможности, издалека.