После довольно долгой паузы мужчина со свежесрезанной сосновой палкой сказал, но уже с другой ноткой в голосе (мне показалось — ноткой зависти):
— Значит… он тут один?!
Я подтвердил, что один. Осуждающий взгляд блеснул за очками руководителя:
— Так он не женат?
— Женат.
Руководитель помолчал, посмотрел на меня с недоверием и проговорил:
— Но как же жена оставляет его одного? Этого я не могу понять.
— Так от кого же его стеречь? Тут нет женщин, — попытался я рассеять возникшие подозрения.
— А туристки разве сюда не заглядывают? — спросила клетчатая косынка, и глаза под платком лукаво блеснули.
— Они заглядывают, но именно — только заглядывают.
— А сколько ему лет? — вступила в разговор женщина с прямыми волосами и строгим лицом учительницы.
— Около пятидесяти, — скинул я лет пять с истинного возраста писателя.
— Так он же совсем еще молодой! — воскликнула женщина, которая раньше заступилась за писателя, заявив, что икона — это произведение искусства.
— Ну да! Конечно, молодой! — произнес самый старший мужчина в группе, до сих пор молчавший, и пригладил свои поседевшие, но все еще вьющиеся волосы.
— Красивое место! — вздохнул руководитель, поглядев вниз, на лужайку. (Мы уже вышли во двор, и группа осматривала окрестность.) — А почему бы нам не сняться здесь? Становитесь, товарищи! — помахал он рукой, влез на каменную ограду и еще раз помахал: — Поплотнее, товарищи, и побыстрей!
Группа выстроилась во дворе, как обычно выстраиваются люди, чтобы сфотографироваться: передние спокойно смотрят в аппарат, а задние вытягивают шеи, чтобы на снимке вышли хотя бы головы.
— Товарищ сторож! Войдите, пожалуйста, в кадр… Да, да, вы тоже, — пригласил меня руководитель.
— А можно мне взять фуражку? — попросил я, подумав, что солнце будет бить мне в глаза и лицо сморщится.
Я надел свою морскую фуражку и встал на правом фланге.
— Присядьте, пожалуйста, на корточки, — попросил фотограф.
Я присел на корточки перед двумя мальчуганами.
— Это ваша форма? — спросила меня белокурая девочка, заинтересовавшись моей морской фуражкой.
— Да, это моя форма.
— А китель где?
— Китель я отдал погладить.
Команда «Внимание». Аппарат щелкнул. Люди зашевелились.
— Ну, теперь пошли! — скомандовал руководитель.
— А он по какой дороге возвращается? — подошел ко мне «конский хвост».
— Вот по этой… — объяснил я, показывая на дорогу к турбазе.
— А мы можем его встретить?
— Навряд ли, — попытался я сказать правду, но, заметив разочарование на лице молодой женщины, поправился: — Впрочем, это вполне возможно, если не будете сворачивать с дороги…
— Вот с этой? — захотела увериться женщина.
— Да, с этой самой!
Экскурсанты тронулись в путь. Белокурая девочка оглянулась:
— А как же мы его узнаем?
— Он голый до пояса… В соломенной шляпе…
— Вот бы встретить его! — оживилась учительница со строгим лицом, что заставило самого старшего в группе посмотреть на нее чуть ли не с ревностью.
— Это будет блеск, — сказала гимназистка из Ямбола («Ямбол» было написано на ее нарукавной нашивке).
— Я его сфотографирую, — заявил руководитель с аппаратом. — Да, а у вас тут нет книги для посетителей, чтобы мы расписались? — вдруг вспомнил он.
— Книги нет. Но я ему скажу, чтобы он завел…
— А он женат? — спросила женщина в клетчатой косынке, когда была уже посередине наружной лестницы.
— Я же вам говорил — женат.
— А жена его — артистка? — спросила гимназистка из Ямбола, убежденная, что писатель должен быть женат только на артистке.
Я не решился возражать. Сказал просто, что не знаю точно, кто его жена.
— Но артистки здесь бывают? — тихо спросил меня руководитель.
Я кивнул утвердительно, взглядом давая ему понять, что мне не очень удобно касаться этого вопроса.
Руководитель кивнул в ответ, — дескать, понял, — и подмигнул, очень довольный тем, что получил ожидаемую информацию.
Смуглая молодая женщина, которая стала невольной свидетельницей нашего молчаливого разговора, покраснела.
— Извините, — обратилась она ко мне, немножко отстав от остальных, — вы не уточните все же, как он выглядит?
— Приблизительно как я… Нет, нет, намного выше… — поправился я, прочтя в ее глазах легкое разочарование.
— А глаза какие?
— Голубые, — решительно заявил я, уверенный, что это придется ей по вкусу, и не ошибся: она так покраснела, как будто голубоглазый писатель уже стоял перед ней…