Не отстают от них и синицы, которые истребляют гусениц-златогузок и различных вредоносных бабочек. Одна пара синиц уничтожает за год 120 миллионов яиц насекомых или 150 тысяч гусениц!
Когда мы вырубали старые деревья — жилища этих бесценных птичек и птиц — мы совершенно забывали об их полезности, и это дошло до нас только тогда, когда насекомые-вредители размножились в таком количестве, что сожрали всю листву в наших дубовых лесах и пришлось травить их (а из-за них и самих себя) ДДТ. Не говоря уже о том, что при массовом опрыскивании ДДТ мы истребляли уйму полезных птиц и животных и нанесли серьезный ущерб полезной лесной фауне, в еще большей степени расшатав ее биологическое равновесие.
В Родопах, у дороги, связывающей Белицу и Энихан, росла группа старых, даже не столетних, а многовековых буков. Сохранились они там видимо из-за чешмы, на которую эти древние гигантские буки бросали свою плотную тень. Весной, когда птицы высиживали на ветках этих буков своих птенцов, по всей округе разносилось их пенье. Было истинным счастьем, утолив жажду холодной водой из чешмы, послушать птичье веселье, поглядеть и порадоваться этим, каким-то чудом уцелевшим, все еще пышным буковым патриархам. Стволы их были такими толстыми, израненными и узловатыми, что не могли служить пиломатериалом. Но несмотря на это, года два назад сюда привезли моторные пилы и повалили их. Затем распилили, но поскольку расколоть кряжи так и не удалось, под них положили взрывчатку и разнесли их в щепки. Несколько дней возле старой, осиротевшей чешмы раздавался грохот и треск, как на войне. Обломанные ветви, щепки и корни разлетались при каждом взрыве, пока, наконец, эти чудесные деревья не были стерты в порошок. И никому не было жаль этих пятисотлетних патриархов! Никому не пришло в голову сохранить это маленькое птичье царство, ну хотя бы для того, чтобы оно просто радовало человеческий глаз.
Таким же образом были уничтожены старые ели возле проходящей по гребню Мазар — Гидик — Персенк римской дороги. На этом месте сохранился древний участок искусно вымощенной булыжником дороги (то ли римлянами, то ли турками — это не имеет значения), окруженный великолепными елями, которые так сливались с этой вымощенной дорогой, что просто невозможно было понять, что к чему здесь подлаживалось — то ли эти ели к булыжнику, то ли булыжник к елям. Не знаю, есть ли еще где в горах Болгарии подобное сказочное место, образец такого чудесного слияния природы и старины. Сделаешь шаг по этой древней мощеной дороге — и слышишь, как он отдается в зеленой стене елей по крайней мере раз пятнадцать, словно всамделишная кавалерия проходит по дороге. Чирикнет дрозд — и ему ответят сто с помощью эха.
…Так вот эти деревья были вырублены.
Лесовод, что обрек их на рубку, был, разумеется, вправе их убрать. С точки зрения закона мы не можем ни в чем его упрекнуть. Но где были его глаза, почему он не увидел, какое черное дело он делает, почему не сказал лесорубам: «Остановитесь! Пускай останутся эти трехсотлетние деревья. Сто кубических метров древесины всегда найдутся, но вторых таких старцев-патриархов нашим глазам уже никогда не увидеть!» Ему такое просто не пришло в голову. Не приходит это в голову и нам, потому что мы не всегда видим то, что имеем… И не щадим его!
Рискну уподобиться Хаджи Смиону, который все переводил разговор на Молдову[16], но не могу не упомянуть об одном старом дубе в Финляндии, в деревушке Мокули, вблизи города Лахти. Ничего особенного в том дубе не было, кроме того, что он был старый, дуплистый и кривой. Особым же было только то, что финны сделали серебряный «протез» на поврежденном месте его ствола. Они объяснили нам, что серебро окисляется слабо и потому не вредит древесине. Мы — болгары — сначала не поверили, но когда поколупали перочинным ножиком этот «протез», то убедились, что он действительно серебряный, притом так тщательно сделанный, словно над ним трудился зубной врач, и, вероятно, довольно дорогой, потому что серебра на «пломбу» ушло килограмма три-четыре.