Мне уже хотелось немедленно уехать, но я не мог этого сделать, потому что билет был заказан на определённое число…
Я остался один, но Валет не ушёл. Он по-прежнему стоял у входа в столовую и ждал. Мы по-братски разделили с ним обед, и он поплёлся за мною к дому. После обеда я спал, а когда проснулся — было уже темно.
Нащупав спички, я зажёг лампу, оделся и сел за стол работать. На улице было ветрено, я слышал, как шумят деревья, видел, как в тёмном-тёмном прямоугольнике окна появляется и исчезает веточка тополя с жёлтыми листьями. Шумело ещё море. И — всё! Сознание, что я больше ничего и не услышу в этом покинутом всеми месте, угнетало меня.
Я встал и прошёлся по комнате. Половицы заскрипели под моими ногами. Вот, пожалуй, ещё этот скрип! А впереди — вечер, ночь, а завтра все снова и послезавтра — и так до конца, ещё несколько томительных дней.
Я снова сел за стол — нужно всё-таки работать. Но работа не двигалась. Можно было сходить в посёлок, но я представил себе, как я один в темноте пробираюсь по мокрым аллеям, иду по такой же, вдобавок ещё с ямами, дороге — и мне не захотелось никуда идти.
Но дверь я — сам не знаю зачем — всё-таки толкнул. Она упёрлась во что-то…
— Валет! — радостно воскликнул я. — Валет!
Озябший Валет не решался войти в комнату и стоял, переступая с ноги на ногу и поджав хвост.
— Валет, сюда! — сказал я и стал почему-то хлопать себя по коленке. — Сюда!
Валет вошёл в моё жилище, потянул носом воздух и, повернув морду ко мне, остановился в ожидании.
Я вышел на веранду, вытряхнул коврик, на котором спал Валет, и, взяв свой, лежавший у кровати, соорудил из них постель Валету в углу комнаты.
Валет улёгся. Он дремал, иногда, забывшись, тихонько скулил, чихал, подходил к столу, где я работал, и я видел умные глаза, словно покрытый дерматином влажный нос, лохматую морду…
Я был не один.
Умное, понимающее меня существо жило рядом, и я иногда гладил Валета, трогал его только затем, чтобы почувствовать тепло другого, кроме меня, живого существа.
В девять часов мы пошли ужинать. Валет бежал впереди, всё время сворачивая то в одну, то в другую сторону. Небо было затянуто облаками, фонари не горели, аллеи были совершенно темны. Слабый свет электрического фонарика выхватывал из черноты то зелень кустов, то гальку, которой были посыпаны дорожки.
— Валет, — звал я своего спутника и сейчас же слышал шорох гальки, переворачиваемой лапами собаки, и через мгновение — влажное дыхание где-то около колена. Некоторое время он шёл рядом со мною, и я даже чувствовал его тепло.
После ужина мы отправились гулять, и я то и дело звал:
— Валет! Валет!
Он прибегал ко мне, тыкался мордой в ноги, и я слышал, как он дышит и шевелит мокрым языком.
Ночью он спал у меня в комнате, и едва я утром успел шевельнуться, он подбежал ко мне и, отчаянно размахивая хвостом, стал смотреть на меня, ожидая, когда я встану, и в нетерпении переступая с ноги на ногу, и зевая.
Быстро промелькнули оставшиеся до моего отъезда дни. Мне не хотелось уезжать. Здесь мне жилось тихо, спокойно, я много работал и знал, что в Москве так работать не смогу. Но дом отдыха закрывался. Подготовительные работы к зиме были закончены, работники распущены, кухня, которая обслуживала их, закрывалась, директор уезжал в Москву.
Должен был ехать и я.
После обеда пришла машина.
— Ну, счастливо вам! — сказал мне директор.
— Счастливого пути! — пожелала мне заведующая столовой.
Валет стоял рядом и молча махал хвостом.
Машина тронулась, а Валет побежал за ней, и ни разу он не свернул в сторону — не обнюхивал ни телеграфные столбы, ни кусты, ни заборы.
У чайной я попросил шофёра замедлить ход. Пушок, как водится, был здесь.
— Пушок! — крикнул я ему на прощание.
В это время он грыз кость. На миг, не отрываясь от своей приятной работы, он поднял на меня глаза — ничего не отразилось в них: ни радости, ни признания, ни привета, — я боюсь, что он и не узнал меня. К нему подошла большая серая с грязной шерстью собака, и он зарычал на неё, оберегая свою кость.
А Валет бежал и бежал…
До города двадцать километров… Я попросил остановить машину и вышел на дорогу.
— Прощай, Валет, — сказал я и потрепал пса по мохнатой морде. — Прощай.
Понял ли Валет, что я прощаюсь с ним, или нет, но он взвизгнул и стал махать хвостом медленнее.
Я погладил его бурую, грязно-коричневую шерсть и, ещё раз сказав «прощай», сел в машину.
Валет постоял на месте и вдруг бросился вслед за нами.