Ну вот, примчался с ней — во дворе уж машина белая с красным крестом стоит. А потом три часа по двору круги нарезал, полушубок накинув. Не чуял мороза.
Батя и Хаген, перезнакомившиеся за время моего отсутствия, чинно сидели за столом в мастерской, потягивая клюквенную наливку и заедая чем Бог послал. Женщины не выходили из дома. Доктор тоже не выходил. Меня внутрь не пускали, во избежание. Нервничать, говорят, будешь, шарахнешь ещё заклинанием не вовремя.
Батя высунулся из мастерской:
— Иди посиди уже, Илюха! Голова от твоего метлесения кружиться начинает.
— Да не могу я! — я, правда, не мог. Пока ходишь — вроде ничего. А как сядешь — всякие ужасти в голову начинали лезти.
Да ещё звуки страшные мерещатся. Встану под окном — и всё кажется, Сима стонет да кричит.
Вечер сделался совсем уж густо-синим, когда на крыльцо выскочила Марта:
— Герр Коршунов! Вас просят.
Вот я ломанулся в дом лосём!
— Тише, братец! — охолонила меня в прихожей Лиза. — Не голоси там громко, да не кидайся. Руки-то хоть с дороги помыл?
— Забыл! Да какое там… Щас!
Наконец меня впустили в спальню. Доктор о чём-то чинно разговаривал с матушкой, Марта мешала в кружке какие-то порошочки, а на кровати, уже укрытая нарядным одеялом… тут меня, братцы, до слёз проняло, честное слово. Такой она мне маленькой показалась. Волосы мокрые ко лбу прилипли, вокруг глаз тени синие, а в руках кулёк.
Я осторожно присел на край постели и заглянул за отвёрнутые пелёнки.
Божечки, маленький человечек! Красненький, сморщенный, сопит, к титьке присосался.
— Сын, — сказала Серафима и ткнулась лбом в моё плечо.
Лизавета через кровать протянула мне платок, не дала оконфузиться. Одной рукой обнимал жену… а другой слёзы утирал. Вокруг говорили что-то — слова доходили с трудом.
— Подержишь? — спросила Сима.
— А можно?
Она улыбнулась:
— Ты же отец.
Как странно звучит! Я — отец… Принял свёрток, в моих руках показавшийся мне вовсе уж крошечным, и тут доктор сказал:
— Три семьсот. Довольно крупный мальчик для первых родов. Но, спасибо вашей матушке, всё обошлось без осложнений.
Крупный мальчик спал у меня на руках, насупив крошечные бровки.
Время, наверное, подкатывало уже к полуночи, когда женщины решили, что Серафиме можно осторожно вставать, помогли ей нарядиться в специальное платье с дополнительными застёжками на груди и пелеринкой — чтоб кормить удобно было — и я под ручку вывел её в гостиную.
— Ну, казак лихой, рассказывай теперь про золотую саблю, — расправляя усы, усмехнулся батя.
— Ах ты, пень горелый, я и забыл про неё!
— Как! — матушка глаза вытаращила. — Прям золотая⁈
— Ну, клинок-то стальной. Но рукоять — из золота. И даже камушки какие-то вделаны.
— Ну-ка!
И пошло оханье и передача наградной сабли из рук в руки, и восторги, и прочие цыканья и восклицания.
— Я дойча-то порасспросил, — снова начал батя. Хаген, скромно молчавший, кивнул. — Но теперь хотелось бы от тебя услышать.
— Ну, слушайте…
— Погодите! — всполошилась матушка. — Пойдёмте за стол, там и расскажешь!
Против этого никто не возражал. С сегодняшними хлопотами никто толком не евши.
И пошли истории. Хватило их на заполночь. Из-за стола снова перешли в гостиную, где я наконец имел удовольствие сидеть рядом с женой на диванчике, хотя бы слегка её приобнимая.
Самым, конечно, сногсшибательным известием для родни стало дарование потомственного дворянства, да с землёй!
07. СЮРПРИЗЫ
СИРИЙСКИЕ
Батя с матушкой и Лизаветой, склонившись головами над конторкой, внимательно просмотрели документы и почти хором воскликнули:
— Восемьдесят гектар!
— Илюшка, так ты у нас теперь помещик! — засмеялась Лизавета.
— Теперь я поняла, — чинно высказалась Марта, — почему герр Хаген назвал вас «фрайгерр».
— А эт чего это? — с подозрением уточнила у неё матушка.
— Это есть… м-м-м… владетельный дворянин, так, кажется, обозначается. Обычно воинского состояния.
— А-а, ну, тогда точно подходит.
— С Виталием поговорить надо, — батя аккуратно сложил документы в папку. — Поедем завтра, Илюха. Он с Панкратьичем из губернской земской управы дружен, пусть потолкует с ним по-свойски, а то дадут тебе землицу куда на север в глухомань…
Еле как, в третьем часу, разобрались по спальням. Про сирийский сундук я не сказал ничего — снять его ночью никакой возможности нет, женская часть изведётся ведь от любопытства, спать не сможет толком.