— Так, я пошёл! — торопливо сказал батя и взлетел по лестнице, забыв про свою больную ногу.
— Ну, и я пошёл тоже, — я попрощался с роднёй и забрался в «Саранчу». По лестнице-то насколь ловчее! — Ну, всё, ребяты, забирайте!
— Как выгружаться-то будете? — тревожно спросил Олежа, до того молча наблюдавший за спектаклем.
— Придумаем что-нибудь! — махнул рукой я и закрыл дверь.
— Ох, и сложная зверюга, Ильюша! — уважительно сказала маман, рассматривая панель управления.
— М-гм. Вы, маман, в левое кресло садитесь. Только ничего не трогайте! Там на подлокотниках кнопочки — не нажимать. Это кресло стрелка, ещё шмальнёте в кого-нибудь.
Там, конечно, предохранители стоят, но в способностях Евдокии Максимовны чего-нибудь из любопытства включить я был более чем уверен.
— Ой! — испугалась она. — Я, можмыть, вот тут, в уголочке?
— А садись, правда, на соломку, — одобрил её выбор батя и поправил старую шинель, которая с осени так и лежала в уголке на мешках (Марте-то мы давно другую одёжку справили). — Устраивайся, можешь даже и прилечь. А я спробую, на стрелковом месте присяду…
— Устроились? — я внимательно посмотрел на родителей. — Держитесь, если с непривычки не по себе будет. Маманя, там рядом с вами ручка в стене есть.
Она зашарила рукой:
— Ага, вижу!
— Ну, понеслись!
Летел я, конечно, не на самой полной скорости, но довольно быстро. Бате понравилось. Матушка поначалу охала, потом успокоилась, начала в колпак кабины поглядывать.
— Беспокоит меня, — осторожно начал я ближе к городу, — как мать спускать-то будем?
— Да-а, слабое место нашего плана, — согласился батя. — Может, бочком к какому-нить высокому крыльцу притрёшься?
— Хм. Это ж надо такое крыльцо, навроде детской горки, чтоб я впритык встать смог. К обычному-то — дом не даст морду просунуть…
— На балкон её, разве что, высадить? — задумчиво зажал бороду в кулак батя. — Или… О! О! — он затыкал вперёд пальцем.
— Чего?
— Вон! Дилижанс видишь? Нагони-ка да тормозни его! На второй этаж сойдём, на нём и до центра доедем. А ты — к себе, зверюгу свою во двор ставь и парадну форму одевай да под подъезд к зазнобе явись и жди. Крикнем тебя.
Неожиданно.
— Подходяще! — одобрила маман, и дискуссии сделались неуместны. К тому же, и дилижанс вон сам останавливается, людей высаживает.
Наша плотная притирка вызвала в рядах пассажиров ажитацию, возница вскочил на козлах и замахал кнутом:
— Куда! Куда! Карету сомнёте!
— А ну, не кудыкай! — строго велела маман, кинула на заднее сиденье второго этажа газетку (где только взяла, в саквояже везла с собой, что ли?) и величественно вышагнула на неё. — Видишь: людям ехать надобно.
На это извозчик не нашёл, что возразить и молча наблюдал за выгрузкой странной пары, спросив только:
— Двое? Более не предвидится?
— Двое, — подтвердил батя, а маман кивнула:
— Продолжайте путь, любезный.
А я помчал к себе на окраину. Через забор привычным манером перескочил, забегаю домой — Марта посреди комнаты с моей парадной формой на плечиках стоит.
— Давай-давай! — выдернул я парадку у ней из рук.
— Я только что решить её повешать! — возмущённо воскликнула Марта. — Сколько можно на стул валять!
— Ну, извини! — я поспешно скрылся за шторой и запрыгал, стягивая сапоги. Ёшки-матрёшки, сколько раз я за сёдни переоблачился-то?
— Ты совсем уходить или вернуться? — спросила из-за шторы Марта.
— Вернуться. Наверное. Ты закройся, я в окошко стукну.
Переоделся я пулей. Бросился в двери. Чуть не выскочил. Метнулся назад, в сенях едва не сбив с ног Марту!
— Что такой⁈ Куда⁈ — испуганно вскрикнула она.
— Планшетку забыл! — я пробежал за шторку, встряхнул комбез, подхватил планшетку и побежал уж окончательно:
— Закрывайся!
— Яволь-яволь! — успокоила меня Марта, прикрывая дверь. — Всё хорошо быть! С Богом! Не волновайтся!
Я автоматически отметил, что в Мартином употреблении глаголов намечается какой-то перелом, и поспешил в сторону дома Шальновых, стараясь не сбиваться на бег. За две улицы до нужной выскочил на небольшой торговый пятачок, почти пустой по случаю приближающегося вечера. В окне булочной виднелось, что продавец выкладывает оставшуюся выпечку поближе к кассе и ставит над ними табличку: «ЗА ПОЛЦЕНЫ!» Пожилая бабуля, сидящая в кресле у входа в книжный меланхолично перелистывала страницы небольшого томика. А худощавая цветочница закрывала ставни своего павильона.
Я метнулся к ней.
— Сударыня! Одну минуту!
— Что такое? — с титаническим спокойствием переспросила она. — Вам нужен букет?
Ещё бы! Фактически, сейчас я в третий раз увижу Серафиму не случайно. Да и родители мои явились знакомиться — так, вроде? Значит, самое время продемонстрировать серьёзность намерений.
— Нужен букет! Кровь из носу!
Продавщица, накидывая на ставни крючок, сурово предупредила:
— Белых роз нет. И лилий тоже.
— А розовые есть? Или хоть голубые? Мне для юной девушки, нежное что-нибудь надо.
Она повернулась и смерила меня очень серьёзным взглядом:
— Нет, голубые — не то. А розовые есть, — подохла ко входу и щёлкнула выключателем магического светляка, врубая освещение павильона. — Проходите.
От ваз с цветами шла ощутимая прохлада. Должно быть, генераторы холода в вазах лежат. Продавщица деловито оглянулась:
— Насколько серьёзен повод?
— Очень серьёзен.
— Собираетесь делать предложение?
Я откашлялся.
— Пока нет, но… с намерением, так сказать…
— Понятно. Общаетесь недавно, правильно я понимаю?
— Верно, — я оглядывался, стараясь сориентироваться в изобилии красок. — Может, вот этот?
— Красивые цветы, но нет. Поверьте мне, молодой человек, это не ваш выбор. Они слишком тёмные и слишком тяжеловесные. Для юной девушки мы возьмём вот эти, — она извлекла из понятного только ей хаоса вазу с нежно-розовыми, некрупными и словно воздушными цветами. — Бледно-розовый, — девушка посмотрела на меня со значением, –это символ только зарождающихся чувств. В нём восхищение дарителя свежестью и нежной красотой девушки. А чтобы букет выглядел ещё более лёгким и хрупким, мы добавим в него гипсофилу.
— Что? — не понял я.
— Вот эти веточки с меленькими белыми цветочками.
— А-а.
— Она означает чистоту, невинность и вместе с тем — начало чего-то нового. Если вы хотите предложить девушке вашу симпатию, вполне соответствует. К тому же, дополнительным оттенком смысла эти цветы несут любовь и вечную преданность.
— Ядрёна колупайка, как всё сложно-то…
— А вы как думали! Каждая девица знает справочник по языку цветов наизусть. Принесёте что-нибудь наугад, а она прочтёт, к примеру: со всем уважением, давайте расстанемся.
— Ах ты ж, пень горелый!
— Вот именно. Поэтому, лучше всегда консультируйтесь со специалистом. Делаем букет?
— Конечно!
— Сколько роз?
— А давайте все!
— М-хм. Тогда корзинку надо. Слишком толсто получится в букете.
— И корзинку посчитайте!