Хотя нет, сейчас он был возбужден: его губы дрожали, он видел на них капельки слюны, его глаза горели от возбуждения. Он не стал ждать и прильнул к этим губам: они слились, их слюна смешалась, языки сплелись живым узлом.
Это длилось долго, хотя на время было плевать им обоим; секунды были лишь пылью в сравнении с их чувством, которое громадой вставало над временем и пространством. Когда их губы разомкнулись, и он отстранился, он увидел, что в глазах его любовника стоят слезы. И тотчас же почувствовал слезы в своих.
Они смотрели друг на друга и плакали, теперь он знал, что они оба любят друг друга: не только он, но и его возлюбленный… Несмотря на всю его холодность. Хотя нет, холод – от стекла, да-да это всего лишь стекло. Потому что сейчас на него смотрели два любящих глаза. С ним целовались любящие его губы. Любовь всей его жизни была перед ним. И он смотрел на него. Это было его отражение.
Повторяющиеся зеркала (Миниатюра).
Залы с высокими сводами, утопающими в непроницаемой тьме, следовали один за другим, сливаясь в бесконечную цепь, умело расплетенную создателем этого мира, мира, состоящего из похожих как близнецы залов, зеркальных отражений друг друга, кривых и насмешливых, искаженных, словно бы реальность превратилась в огромный серебристый шар, крутящийся вокруг своей оси, и каждая точка его поверхности была ничем неотличима от любой другой; герой этого рассказа шел, то ускоряя, то замедляя шаг, он проходил один за другим эти залы, эти повторы, в которых он давным-давно потерялся, эти нагромождения зеркал, в барочного вида рамах, потускневшей бронзы, или же в пластиковых оправах, как в каком-нибудь современном супермаркете, зеркал неописуемо громадного количества; «Куда я иду?» - спрашивал себя герой этого рассказа. – «Зачем?», но ответов не возникало, точнее, был один, неотвратимый, как эти повторяющиеся залы с зеркалами: «Так нужно автору этого рассказа»; и вновь мелькали отражения, гигантские и маленькие, искаженные гримасами счастья и ярости, в зеркалах всплывали образы, туманные, словно в памяти дряхлого старика; они расплывались, как клочья утреннего тумана – невесомо, чуть заметно – и вновь круженье зеркального блеска настигало героя этого рассказа; автор просто плел нить, серебряную нитку из бликов и отражений, из слез и хохота реальности, которая шар, и нанизывал на нее все новые и новые залы, у героя кружилась голова от этого мельтешения повторяющихся мест; да, все это казалось игрой, жестокой игрой, в какие, бывает, играют дети, но герой этого рассказа считал по-другому, ему эта игра не нравилась, более того, она ему осточертела – и когда круженье зеркал достигло своего пика, и ослепительный свет застил глаза героя этого рассказа, его вытошнило на зеркальные плиты, которыми был выложен пол этих повторяющихся залов; «Ублюдок!» - прохрипел герой этого рассказа, обращаясь к автору этого рассказа, - «Мразь…»; слова эти мутным облаком поднялись ввысь и растворились во тьме, давая секундное, быть может, облегчение душе, которая требовала от героя остановиться, но он знал, что должен будет идти в любом случае, ведь он жил всего лишь в фантазиях совсем другого человека, а потому не имел своей собственной воли, он был вынужден подчиняться автору этого рассказа и круговерти повторяющихся зеркал; время не шло, время словно остановилось, трудно было угадать шевеление секунд в этом мире похожести, в этом холодном пространстве убийственной идентичности, да и что могло значить время – ведь оно существовало лишь для автора этого рассказа, не для героя; аркады, изогнутые, холодно-зеркальные напоминали собой строй голых и потных до блеска людей, строй, идущий непонятно куда, ведомый неведомой никому, разве что его предводителю, целью; и каждый из них был пронизан болью; «Ненавижу!» - хрипел герой этого рассказа, - «Ненавижу!», у него были для этого основания – он не мог умереть собственной смертью, просто покончить жизнь самоубийством, весь этот фантасмагорический ад мог прекратить только автор этого рассказа, но он был всего лишь эгоистичной сволочью; тогда герой этого рассказа упал на зеркальные плиты пола и увидел себя, себя в зеркале, во всех этих зеркалах – его были тысячи; какая неведомая и древняя сила жила здесь – память и фантазия, воля и слабость – все это называлось бесконечность, да, именно в этой карусели из кусков зеркала таилось то, что не имеет ни счета, ни отображения, именно бесконечность захлестнула героя этого рассказа, потому, может, даже смерть его ждала не своя; и когда он встал, он смеялся, безумный, и снова шел, ведомый чужой волей, и зеркала кружили вокруг него и заглядывали ему в лицо, пытаясь запомнить его облик, холодные стекла воровали его по частям, воровали у самого себя, и холод наступал неосязаемой громадой этих залов.
Последняя игра (Рассказ).
Листья, красные и желтые, словно обрывки праздничной гирлянды, были разбросаны всюду по склону холма: в потемневшей траве, в лужах грязи, в причудливых лапах огромных теней, отбрасываемых вековыми деревьями. Ветер подхватывал их и швырял в воздух, он играл с ними, как кот с мышью.
На вершине холма, окруженный деревьями, высился старинный дом. Его стены потемнели от времени, краска облупилась и смылась дождями, черные провалы окон с грязными стеклами напоминали глаза тяжелобольного человека. Он выглядел неуютным, даже пугающим, словно материализованным из детского кошмара.
Снаружи. Внутри все было с точностью до наоборот. Роскошные комнаты, обставленные дорогой мебелью, блестели чистотой и убранством. Их обстановка хоть и была старомодной, но выглядела совершенно нетронутой временем. Да так оно и было.
Времени внутри дома не существовало: Игрок-со-Временем просто стер его. Это было его достижением. По крайней мере, так ему казалось до недавнего времени. Точнее до сегодняшнего дня.
Вообще время – всего лишь программа. Обычный файл на винчестере гребаного компа. Однажды Игрок-со-Временем это понял. Задача времени – фиксировать. Считывать реальность и фиксировать ее. В каждой точке. Проще простого. Обычный алгоритм. Игрок-со-Временем нашел этот файл и изменил алгоритм. Для него это было сущей ерундой. С его знаниями он мог бы достичь и большего. Но большего ему было не нужно, ему была нужна лишь Вечность.
Вечность. Еще одно красивое словцо. Она как наркотик, эта Вечность. Как тяжелый наркотик. Героин или даже круче. Манит людей, затягивает. Кто не хочет поторчать на ней, словить кайф вечной жизни? С этой иглы не слезть.
Но одно дело хотеть, другое – иметь. В этом плане Игрок-со-Временем превзошел любого человека на земле. Даже Космос изменчив, а он все такой же, как и был черт знает когда, он не считал.
Он смог остановить время. Получить Вечность. В чистом виде, так сказать. Во внешнем мире, за пределами его дома, менялось все от крошечной пылинки до могущественных империй. Там шли войны, рождались и умирали люди, сменялись времена года, как, собственно и года, да что там года – тысячелетия. Все шло по четкому, отлаженному алгоритму. До сегодняшнего утра.
Сегодня утром он обнаружил эти листья. Обычные листья багряного цвета, сорванные с неведомого дерева, какие бывают осенью. Осень. Он забыл это слово. В его доме, изолированном от внешнего мира, никогда не было осени. Как и зимы, весны или лета. Он был закрыт от всего извне. Заморожен в Вечности. И вдруг эти листья.
Наверное, их занес ветер через печную трубу, но дело было не в этом. Игрок-со-Временем мог запросто растоптать их или сжечь в камине – всех то дел, но что-то заставило его оставить их. Они были частью внешнего мира, иного мира, и теперь этот мир прорвался в его дом. А ведь Игрок-со-Временем уже почти забыл о нем.
Теперь же, глядя на эти лоскутки живого материала, он вдруг понял, насколько он одинок. Он был совсем один в своем огромном доме, где ни одни часы не ходили, и ничто не старело. Он понял, что он, могущественный гений, один на один с Вечностью. А у них, мелких и тленных, был целый мир – мир, вмещающий в себя рождение и смерть.
Листья еще не тронули гниль и тление, верные спутники смерти и упадка, но они уже должны были умереть, у них была смерть. И надежда на возрождение теплой весной в лучах майского солнца.