Художник сделал еще один мазок (нет, так не пойдет… черт, руки дрожат, чтоб им…). Преобладание синего и фиолетового. Оттенки серого. Палитра дождя.
Вчерашняя телеграмма… Это что-то вроде повестки, которой тебя вызывают на собственную казнь. Неужели все так плохо? (Да ты прекрасно знаешь, что все – хуже некуда). Его семейные отношения зашли в тупик (как и все остальное, дружище, как и все остальное…) Жена уходит (даже удивительно, что она не сделала этого раньше, любая другая женщина на ее месте не стала бы так долго проявлять чудеса терпения). Развод. А это значит, что ребенка она тоже заберет (о, мой белокурый ангел…). Им надоело ждать, когда пробьет его звездный час, и он явит миру свое лучшее полотно, свой шедевр, в который он теперь и сам верит с трудом (как ты не понимаешь, его не будет, не бу-дет!). Слишком долго он кормил иллюзиями себя и их. А жизнь в это время забирала свое. Она решила поставить точку.
Рука Художника дрогнула, и холст обезобразило жирное пятно масляной краски – пятно лилового цвета, похожее на тучу. Как глупо, нелепо и бессмысленно устроен мир. К чему все эти картины, тысячи картин, когда-либо созданных людьми, если жизнь одного отдельно взятого человека катится ко всем чертям? Художник обмакнул кисть в краску и вывел крупными буквами чуть пониже пятна: «НЕУДАЧНИК». Неудачник – вот ты кто.
Он полез в карман за очередной сигаретой и увидел, что в его сторону идет высокий парень спортивного вида из той компании, что отдыхала под соснами. В одной руке он держал бутылку, в другой – сигарету. Он шел, загребая песок босыми ногами и немного пошатываясь. На лице у него застыла пьяная улыбка. Только его здесь не хватало – подумал Художник. Он не любил любопытствующих, которых как магнитом тянуло к людям с мольбертом.
Художник быстрыми мазками зарисовал только что написанное слово, он не хотел, чтобы кто-то еще был свидетелем его внутреннего состояния (не хочешь мести сор из избы или боишься правды?). Еще несколькими умелыми движениями вывел неровный абрис дождевой тучи, простертой над морской гладью. Потом отложил кисть в сторону и закурил. Парень приближался.
На нем были вытертые джинсы, подвернутые снизу до колен, и майка защитного цвета, плотно облегающая тренированное тело. Он остановился метрах в двух от того места, где сидел Художник.
- Привет, - добродушно сказал он.
Художник окинул его профессиональным взглядом. Высокий лоб, прямой нос, голубые глаза и светлые волосы. Губы по-детски пухлые. Он мог бы написать его портрет несколькими точными мазками.
- Привет, - ответил Художник.
- Рисуешь? – фамильярно спросил парень, приблизился вплотную к Художнику и заглянул в мольберт. Художник уловил знакомый запах перегара.
- Если честно, сегодня у меня не самый лучший день для живописи, - признался Художник (перед глазами вновь встало небо, затянутое мрачными тучами; небо, прошитое косыми строчками дождя).
- Угу, - кивнул парень, - понимаю, бывает…
(Черт, со мной такого не было никогда! Три месяца – и ни одной работы… даже захудалой… так, эскизы, наброски, но ни одной картины… Три месяца, потраченных впустую…)
- А мы смотрим – сидишь… вроде рисуешь, а, вроде, не рисуешь… - Художник достал сигарету, парень тут же выудил из кармана бензиновую «Зиппо» и прикурил ему; Художник успел разглядеть короткую надпись «За ВДВ…», вытатуированную на ребре его ладони. – Может, это… присоединишься к нам? – парень махнул рукой в направлении сосен, где веселились его друзья, - посидим, выпьем – у меня сегодня день рождения… А то вообще все разъехались, ни души вокруг…
- Поздравляю, - сказал Художник (он смотрел мимо парня, в небо над морем, где синие облака плавно меняли оттенки на более темные, сбивались в стаю, медленно превращаясь в разбухшую от влаги тучу), - но спасибо, я все-таки попробую поработать.
- Да ладно… - начал было парень, но Художник оборвал его – нет, серьезно, спасибо большое, как-нибудь в другой раз (он еще раз с тревогой взглянул на небо, где дождь из смутного образа трансформировался в реальность).
- Ну, тогда хоть выпей со мной, - сказал парень и протянул ему бутылку «Советского» шампанского. Художник принял ее из его рук и сделал глоток. У шампанского был сладковатый немного приторный вкус.
- За тебя, - Художник сделал еще глоток (я не алкоголик, не алкоголик, говорю…), потом вернул бутылку парню.
- Ладно, воля твоя, - сказал тот, - смотри, если передумаешь, - подходи, - и он, сделав большой глоток, пошел нетвердой походкой назад, туда, где под соснами его ждала нетрезвая компания.
Художник посмотрел ему вслед. Опять вспомнились слова Хемингуэя. Окурок в пальцах истлел до фильтра, он бросил его в песок. И снова посмотрел на небо.
Небо заволакивало тучами, - они сливались в сплошную лиловую массу, нависшую над водой. На море появились волны. Ветер тоже крепчал (сколько я здесь: час, два или целую вечность?), позади шумели сосны.
Художник бросил тоскливый взгляд на холст. Все точь-в-точь: пустой пляж (словно некий символ упадка?), сгущающиеся тучи – первые предвестники надвигающегося дождя – и сам дождь – после которого кончится короткое бабье лето, и уже настоящая осень вступит в свои законные права (теперь уже точно будет дождь – ты доволен?.. ты доволен?..). Внезапный порыв ветра бросил в него пригоршню песка. Художник медленно стряхнул его с себя.
Иногда кажется, что реальность – это только сон, по лабиринтам которого крадется наше сознание. Как и всякий сон, она лишена четкой структуры, есть лишь неясные образы, что проносятся перед глазами размытыми кадрами видеофильма. Мы захватываем их на какое-то короткое время, но они не могут принадлежать нам, и поэтому растворяются, становятся бесплотными и ускользают. Им на смену приходят другие. Нам остается только ПРЕДЧУВСТВИЕ (конечно, ты знал – знал с самого начала, что будет дождь… ты это чувствовал). Мы – слепые овцы судьбы, бредущие на убой (черт, какое же я ничтожество… я с самого начала знал, что я – ничтожество, но отказывался в это верить… тешил себя самообманом…).
Внезапно Художник принялся интенсивно водить кистью по холсту. Нет, он не рисовал – это нельзя было назвать живописью – он просто давал волю своей дрожащей руке, которая словно осциллограф фиксировала биение его беспорядочных мыслей. Только минут через двадцать он остановился. Перед ним были море и небо, молчаливые, затаившие мрачную злость, готовые в любую секунду выплеснуть ее водяной бурей. Это была не картина (он-то знал, что не сможет сегодня написать картину, а, может, вообще больше не сможет рисовать… никогда…), это была реальность или же образы из сознания, материализовавшиеся во всей своей чудовищной яркости и мощи, и буквально поглотившие реальность. Море – цвет окисленного свинца. Небо – словно огромный синяк на месте ушиба.
В пачке осталась последняя сигарета. Художник вытащил ее зубами, а смятую пачку бросил под ноги. Прикурил. Может, пойти в санаторий, запереться у себя в комнате и напиться? Или же собрать вещи и ехать домой, просить жену, умолять, стоять на коленях и клясться? (только не развод… только не это… не сейчас… НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ОДНОГО!) Черт его знает, как быть (Я БОЮСЬ ОДИНОЧЕСТВА… ОНО МЕНЯ УБЬЕТ… ПОЖАЛУЙСТА… НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ОДНОГО…). Весь мир против меня (когда ребенок по неосторожности прищемит палец дверью, он тоже склонен винить дверь…) Как же быть?..
А ветер все усиливался. Теперь он уже гудел в соснах, обрушивался на пляж, взметывая целые тучи песка, гнал мелкий мусор по берегу. Волны на море стали выше. Далеко на горизонте между небом и морем натянулась серая мембрана воды. Если внимательно приглядеться, можно было увидеть, что она состоит из тонких волокон, идущих диагонально поверхности моря.
Художник встал и принялся складывать мольберт, убирать кисти и краски. Во рту по-прежнему дымилась сигарета. Возможно, он допишет картину в другой раз. А, возможно, не допишет никогда – какая разница?
Когда все было сложено и убрано, он выплюнул окурок и посмотрел на небо. Так смотрят низшие существа на своих богов. Небо было темным, оно представляло собой сгусток мрака и готово было в любой момент рухнуть на землю яростным потоком. Художник пошел с пляжа прочь.