— А вы не знаете, за что сидел ваш старик?
— Знаю! — кивнул я. — Соседи сказали. И то, что я узнал, пугало меня и в то же время интриговало… «Измена!» — многозначительно сообщил мне один сосед. Напрасно я ломал себе голову над тем, что это значит. «Шпионаж!» — объяснил мне другой сосед. Это было понятнее. В те годы даже у нас было достаточно бульварной литературы, и я начал поглощать одну за другой пошлые — благо стоившие гроши — книжонки. Это меня больше интересовало, чем учебники. К школьным заданиям я относился спустя рукава — в моей памяти и так легко и быстро все застревало.
Мистер Раттер и мистер Робинсон кивнули, и я запнулся: мне показалось, что они собираются о
чем-то спросить меня. Но они молчали, и я продолжал:
— Уроков я почти никогда не делал, все запоминал в классе. Кроме того, я всегда спешил. Потому что у меня для всех моих дел было наполовину меньше времени, чем у моих однокашников, а мне хотелось все успеть, не отставать от них…
— А что же вам мешало?
— Я же говорил, мы остались без кормильца. Пять ртов, и, заметьте, в семье я был не самый младший. Но и я должен был помогать, чтобы хоть немного облегчить долю матери. На счастье, один наш знакомый помог мне устроиться в спортивный клуб связистов расставлять кегли на кегельбане. Эта работа была нетрудная и не надоедала мне. Наоборот, она даже была для меня развлечением. Тот, кто выигрывал, не скупился и на нас, мальчишек, так как в своей победе усматривал и частицу нашего участия. В этой игре выигрыш зависит от целого ряда мелких обстоятельств. Как стоит шар? Не запылен ли или, не дай боже, не засыпан ли песком кегельбан? Правильно ли расставлены кегли? Я очень скоро усвоил, что и эта весьма увлекательная и интересная игра требует напряженной борьбы и точного расчета… Но это занятие не было моим единственным источником заработка: ежедневно на рассвете я разносил заказчикам молоко…
Во взглядах своих покровителей я прочел, что они жалеют меня за мою участь и в то же время как бы негодуют на ту школу жизни, куда так рано записала меня судьба… Я потянулся за стаканом стоявшего передо мной виски, в то же время соображая, что бы такое им рассказать, чтобы еще больше заинтересовать их своей персоной. Но тут мистер Раттер спросил:
— К тому времени, не правда ли, вы уже достигли переходного возраста? Неужели в вашей жизни не занимали места девушки?
Вопрос его задел мои самые интимные чувства, и я ответил сдержанно:
— Ну-у, девушки, они меня, конечно, интересовали, только…
Я заметил, как сердито сверкнули глаза мистера Раттера и испугался: не восстановить бы моих покровителей
против себя. Поэтому сразу переменил тон.
— В общем на улице Батшани жила одна славная девушка с каштановыми косами. Мне показалось, что она моих лет, хотя и выглядела старше: у нее была уже вполне сформировавшаяся фигура. Обычно у нас одновременно заканчивались уроки и мы встречались на площади Сечени. Ютка — так звали ее одноклассницы — в первый же день, когда я последовал за ней, заметила мое рыцарское отношение. Черт его знает, как это получается: ведь совсем еще птенцы, а уже полностью усвоили все приемы кокетства, все женские уловки. Ютка сделала вид, будто не замечает меня; смеясь, она шла в окружении своих подруг, походка у нее была легкая, грациозная, будто она не шла, а танцевала. Мне она очень нравилась. В своей развевающейся юбочке, с каштановыми косами, с чуть заметными под кофточкой бугорками… она была предметом моих сновидений…
— Ну и как, вышло что-нибудь? — Мистер Робинсон, без сомнения, интересовался исходом моего романа.
— Вышло-то вышло, только что! Примерно недели через две в один прекрасный день к Ютке уверенно подошел паренек. Лет семнадцати, плечистый, со смазливой физиономией, в гимназической фуражке набекрень. «Тебе чего надо? — Он преградил мне дорогу. — Убирайся, а то, гляди, будешь улицу лизать!» И толкнул меня в плечо, так, что я едва удержался на ногах. Кровь прилила у меня к лицу. Я и вообще-то имею склонность краснеть по любому поводу, а тут буквально залился краской. От унижения я готов был сквозь землю провалиться. Ютка же, это неверное существо, так весело хохотала, будто глядела кинокомедию.
Я чувствовал, что мои собеседники накапливают материал для определения моего характера, и старался исчерпывающе отвечать на все вопросы: мне очень хотелось, чтобы они отметили мое старание.
— Я отстал от Ютки и ее кавалера. Сначала заплакал в бессильной злобе, потом вспомнил, что на свете существует месть. И последовал за соперником, сначала на улицу Батшани, где, прощаясь, он поцеловал Ютку, а оттуда — к его дому. Жил он на улице Колоштор, на втором этаже особнячка — шедевра архитектуры. Чтобы легче было ориентироваться, я отметил, что балкон соседнего с ним дома торчал над прохожими, как подвешенная старинная шкатулка. Вечер застал меня плотно прижавшимся к стене противоположного дома. Месяц и звезды угодливо спрятались за облаками, что скользили на большой высоте. В эти минуты на узкой улочке властвовала густая тьма. Фонари в ту пору то горели, то нет. Чаще не горели. И в этот вечер тоже. Я дождался, когда в окнах второго этажа погаснет свет, и достал из-за пазухи самодельную рогатку. Зарядов у меня было достаточно — я еще днем на одной из строек набил себе карманы крупной галькой. Короче говоря, я выбил все окна второго этажа и затем пустился наутек. Домой я добирался петляя. Ютка уже перестала меня интересовать.
— Весьма характерная деталь, хорошо, что рассказали нам, — похвалил меня, хоть и довольно скупо, мистер Раттер.
И снова втиснулась тишина. Но ненадолго.
— Выпьем, что ли? — спасая положение, радушно предложил мистер Робинсон.
Выпили.
— Но вы все же окончили какое-нибудь среднее учебное заведение? — спросил мистер Раттер, когда рюмки снова очутились на подносе.
— Да, сельскохозяйственный техникум.
— В Фертёде?
Меня прямо поразила эта осведомленность, но я тут же вспомнил, что все это записано мной в автобиографии. Конечно же, этот педантичный человек давно ознакомился с ней!
— Да, в Фертёде.
— Стало быть, вы по линии сельского хозяйства…
— Да, я агроном. У нас в Венгрии это так называется.
— Хорошая профессия. И здоровая. Ну, и работу получили?
Он взялся теперь сам направлять мой рассказ, видно, у них уже не было нужды в моих подробных излияниях.
— Конечно. Я закончил техникум весной пятьдесят шестого года. После этого меня направили в хозяйство Шарварского сахарного завода…
— На какой именно участок?
Этот человек продолжал ошеломлять меня вопросами. До чего же ясно он представлял себе мою страну… Безусловно, лучше, чем я сам.
— На венский, — ответил я, стараясь скрыть удивление. — Меня оформили практикантом.
— И тут вас застигла революция?
— Да.
— Пожалуйста, мистер Мадяр, расскажите так же подробно, как предыдущие эпизоды вашей жизни, при каких обстоятельствах и когда вы встретились снова со своим родителем?
— Только в Вене я увидел его снова. Незадолго перед этим узнал, что он свободен…
Мне было непонятно, отчего мистер Раттер ни с того ни с сего вдруг так оживился.
— Узнали? — спросил он, и в голосе его послышалось волнение. — Откуда? От кого? При каких обстоятельствах?
— В ту осень приблудился и в Веп один из «героев-освободителей». Он пытался подбить работников хозяйства на забастовку, что-то кричал об ошеломляющих планах. О Задунайской республике, о Дьёрском национальном совете, об оккупационных действиях войск ООН и тому подобных вещах. Ну так вот, человек этот, когда услышал мою фамилию, послал за мной. «Скажи-ка, парень, не сидел ли твой отец в вацской тюрьме?» Я не нашелся сразу с ответом. Черт его знает, что отвечать в такие смутные времена! Наконец сказал: «Сидеть — сидит где-то, но где?.. Разве нам об этом сообщают?» У человека этого сразу рот растянулся до ушей: «Вот так-так! Да ведь ты, малый, нашего поля ягодка! Ступай, да поскорей, домой, обними своего предка и — давай за оружие! — Он пощупал мои бицепсы. — Таким крепким, надежным рукам требуется теперь оружие, сын мой!»