Постепенно я привык к тому, что меня перебрасывают с курсов на курсы. Должен сказать, что начиная с момента зачисления в группу войск специального назначения в течение полутора лет я только и делал, что впитывал в себя самые диковинные познания, причем теория подкреплялась далеко не безопасными опытами. Умение противостоять всевозможным испытаниям — вот что было главным предметом нашей учебной программы.
На очередных курсах меня обучали парашютному делу. По сути, это и было стержнем всей подготовки в группе войск специального назначения.
Тот, кто не овладеет мастерством парашютиста, пусть не надеется стать партизаном, — заявил нам генерал на первом же смотре.
Слова его подтвердились. К концу занятий из тысячи трехсот курсантов отсеялось свыше девятисот человек.
Поначалу нас ознакомили с костюмом парашютиста и устройством парашюта. Мы до тех пор осматривали, ощупывали детали, пока не запомнили назначение каждой из них.
— Не забывайте! Жизнь того, кто прыгает с высоты нескольких тысяч метров, зависит исключительно от парашюта!
Среди нас был еще один венгр, некий Ковач, заброшенный сюда судьбой откуда-то из окрестностей Папы. Собственно, случаи свел нас здесь уже как знакомых, я встречал его перед тем на судне «Генерал Хунд».
Как только у нас оказывалась свободная минутка, мы с Ковачем уединялись, чтобы снова и снова тормошить свои воспоминания о родине.
Послушай, Фери, ты в этой заварухе участвовал? — неожиданно спросил он меня в конце одного из
наших разговоров.
— В какой заварухе?
— Ну, в революции?
В И да и нет, — ответил я сначала неопределенно.
Но он показался мне раздраженным, взволнованным, и я поспешил ему рассказать все как было.
— Я должен был в Фертёде увидеть свою невесту, чтобы проститься с ней или взять ее с собой. Понимаешь, отец мой тогда только что вышел из тюрьмы и уже вместе с матерью дожидался меня в Вене. Я к ним и спешил. Как ты знаешь, в то время с поездами было трудно, я пробирался к Шопрону на «одиннадцатом номере», надеясь на случайную удачу. Такая удача подвернулась мне в виде крытого брезентом грузовика.
Догнав меня, машина затормозила. Тут я заметил, что кузов ее битком набит поющими юнцами в нарукавных повязках.
— Куда собрался, приятель? — окликнул меня один из них.
— Домой! В Шопрон!
— А откуда?
Сначала я хотел ответить вопросом: по какому такому праву вы вздумали меня расспрашивать, но вовремя осекся. Их много, да и времена не те, чтобы одинокий человек мог проявлять свой характер.
— Из Фертёда. Я агроном.
— Садись! Подвезем! — Говоривший протянул мне руку.
«Вот это здорово», — подумал я, ухватившись за протянутую руку и забираясь в кузов. Здесь были одни молодые лица.
— А вы кто такие? — заинтересовался я в свою очередь.
— Мы студенты! Национальная гвардия, не видишь! — Подсадивший меня приблизил нарукавную повязку к самому моему носу.
— Оружие везем и порох в Шопрон! Помогаем революции! — охотно сообщил он мне.
— Постой-ка! — встревожился другой студент. — Скажи, ты случайно не коммунист?!
— Пошел к черту! — отрезал я. — Мой отец только что вырвался из вацской тюрьмы.
Вокруг меня раздались приветственные возгласы.
— Давай к нам! Отомсти им! — обратился ко мне паренек с продолговатым лицом и высоким лбом. Сразу было видно — интеллигент.
Месть? Идея эта застряла у меня в голове, вызывая что-то вроде досады на мою пассивность. В самом деле, вот и возможность представляется! За отца! За непосильные тяготы, которые легли на плечи матери! За покалеченные годы моего детства!
Наверное, у меня на физиономии появилось выражение решимости, так как кто-то сунул мне в руки автомат.
— На! Держи! Оружие теперь в наших руках.
Сборище юнцов гудело, как потревоженный улей. Но я молчал.
«Надо бы, конечно, отомстить! — подстрекало меня что-то изнутри. — Только кому? Вот вопрос! Ведь те, кто ненароком могут попасть мне под горячую руку, не виноваты же в том, что произошло в нашей жизни».
— Сначала мне надо побывать дома! — наконец проговорил я, ожидая возражений. Но никто мне ничего не сказал. Очевидно, мое желание показалось всем естественным.
— Прощай, друг по оружию! — крикнули мне вслед, когда на площади Кёфараго, постучав в окошко к водителю, я соскочил с машины. — Захочешь, найдешь нас в здании совета! — И машина помчалась дальше.
Я направился к дому, но вдруг заметил, что оружие осталось у меня в руках. Как быть теперь?
— Ну и что же ты придумал? — В глазах у Ковача вспыхнул какой-то странный огонек. Наклонившись вперед, он напряженно ждал моего ответа.
«Вот тебе на, уж не болен ли мой собеседник?»
Я украдкой, чтобы он не заметил, поглядывал в его сторону.
«С каким болезненным интересом ворошит он прошлое, дела пятьдесят шестого», — подумал я. До сих пор, сам не знаю, как мне это удавалось, но я обходил разговоры о своем прошлом в роли «освободителя». Хвастать несодеянными подвигами, хоть они и были бы здесь оценены по достоинству, я не пожелал. Поэтому держался так, будто мне просто не удалось включиться в борьбу. Открываться я никому не собирался. Разве помогло бы моей карьере, если бы здесь узнали, что я был в стороне от событий?..
— Что я придумал? Отдал ружье первому попавшемуся гвардейцу. Сказал ему, что собираюсь за границу и пусть, мол, он пользуется им на здоровье.
Ковач задумался, видно было, что он чем-то очень озабочен.
— Знаешь, дружище, скажу тебе по совести, кое-что мне здесь не нравится. Не хочу я тут оставаться! — выпалил он наконец то, что, наверное, долго мучило его и искало выхода.
«Что ответить ему?» — задумался в свою очередь я.
— В таком случае, — спросил я его в упор, — почему ты не обратишься к начальству? Не попросишь перевести тебя?
Ковач покачал головой.
— Я уже пытался, все напрасно! — И он безнадежно махнул рукой.
— Зря ты так думаешь! Принуждать тебя никто не станет!
Он посмотрел мне в глаза. Узкая полоска его губ насмешливо скривилась.
— Какой ты наивный! — И, придвинувшись ко мне вплотную, он продолжал совсем тихо: — Дома я работал па папском аэродроме. У русских. Потому и не отпустят!
— Но ведь здесь никого силой не держат! — настаивал я.
— Я солдат! — возразил он. — И иду, куда пошлют. Меня бросили сюда — и вот я здесь. И везет же мне, черт возьми. На занятиях у меня все идет гладко!
Этот же Ковач спросил как-то инструктора:
— Если жизнь зависит от парашюта, зачем в таком случае возиться с бесконечным числом пуговиц, пряжек, карманов?
Инструктор с неиссякаемым терпением принялся объяснять ему:
— Каждая мелочь имеет свое определенное назначение. Малейшее упущение в отношении этих деталей может повлечь за собой тяжелые последствия.
— А какие именно?
— Откажет, например, вытяжное кольцо — парашют не раскроется. Вы запутаетесь тогда в стропах и лишитесь возможности управлять спуском.
Мы целыми днями учились укладывать парашют, управлять им в воздухе, без повреждений приземляться. Но пока что это были только теоретические занятия, на которых мы украдкой позевывали.
Но положение совершенно изменилось, когда нас повели к огромным вышкам, выстроившимся в ряд на полигоне. Они напоминали гигантские лебедки, применяемые в современной технике на строительстве. Только могли подтягиваться еще выше и были крепче и внушительней, чем их мирные сестрицы.
Мы взобрались по лестницам на головокружительную высоту. Здесь на нас надели парашюты. По команде мы должны были выдернуть вытяжное кольцо.
Вначале меня страшила «пустота» и даже шелковый зонт не казался особенно надежным лифтом.
«Ну точно как в героическую эпоху первых полетов!» — подумал я, впервые дожидаясь своей очереди на вышке.
Я все старался вспомнить имя того героя, который из холста смастерил себе крылья, чтобы отвоевать у птиц воздушный океан.
— Восемьсот шестьдесят первый!
«Лилиенталь», — вспомнил я в то время, как меня опутывали ремнями.