Ничего не скажешь, Иренка быстро усвоила основные правила коммерции.
На другой день я напижонился, как говорят в наших краях, и стал ждать гостью.
Она прибыла в спортивном автомобиле марки «Форд» последнего образца. Огненно-красный корпус машины сверкал среди листвы.
Изящно покачиваясь, девушка поспешно шла по садовой дорожке. На ней была блузка с отложным воротником, узкие, чуть ниже колен, брючки и туфли-лодочки.
Это нас не удивляло. Мы уже знали, что подобные брючки для старшеклассниц так же обычны, как, скажем, темная в огромную клетку юбка и нейлоновые чулки.
Она позвонила. Вошла. Держалась непринужденно, как у себя дома.
— Дэби. — И она протянула мне руку, таким образом покончив с церемонией знакомства.
— Я принесу что-нибудь перекусить! — вежливо предложила мать и знаком позвала меня с собой.
— Оставь их на время! — сказала она. — Может быть, девушки хотят поболтать о нарядах, а при тебе будут стесняться.
Когда мать снова разрешила мне войти, я застал Дэби лежащей на ковре. Голова ее была запрокинута, а ноги покоились на кушетке, чуть ли не на самых коленях Иренки. Обе были увлечены беседой, находя, видимо, такую позу вполне естественной. Я смутился и благословлял мать за то, что она вошла следом за мной, неся поднос, заставленный бутербродами и бутылками.
Однако я тут же пришел в себя и чуть было не рассмеялся, когда бедная мама замерла в дверях с подносом, который так дрожал в ее вытянутых руках, что на нем звенели бутылки.
Ей нелегко было скрыть удивление, вызванное позой Дэби, хотя у нее уже имелся некоторый опыт, приобретенный за несколько месяцев жизни среди американцев.
У нас с Дэби завязалась близкая дружба. Мы бывали с ней и на танцах, но я по-прежнему знал о ней лишь то, что она учится в одном классе с моей сестрой. И все.
— Послушай-ка, Дэби! решился я наконец поинтересоваться. — Расскажи мне хоть что-нибудь о себе.
— Что рассказать?
— Тебе, например, о нас все известно, а я даже толком имени твоего не знаю.
— Только и всего? Я Дэберон Дин, сэр! — И, как маленькая, она сделала книксен. Наверно, это она успела перенять у моей сестры. Но, как бы там ни было, мне она показалась восхитительной. — Что вы еще желаете узнать?
— Все!
Она нахмурилась. Некоторое время раздумывала. Но вот она снова заговорила, теперь уже глухо, растягивая слова.
— Ладно! Но у меня есть одно условие!
— Какое?
— То, что ты сейчас услышишь, не изменит наших отношений!
Я, наверное, очень глупо уставился на нее, так как ока рассмеялась. Передо мной была уже прежняя Дэби.
— Я вижу по твоей мине, что ты не понимаешь меня. И очень хорошо, что не понимаешь! Вы, европейцы, такие чудные, с богатыми людьми вы становитесь или замкнутыми, или сразу же начинаете петушиться!
— Выходит, твой отец…
— У него больше миллиона!
Она внимательно наблюдала за моим лицом. Ждала, что на нем отразится. Но, как только заметила, что ее сообщение не произвело на меня ровным счетом никакого впечатления, сразу же повеселела.
Так как я еще не попал в когти желтого дьявола, то к ее миллиону остался совершенно равнодушен, чего не могу сказать по отношению к ней самой. Дэби с ее развитой стройной фигурой спортсменки было восемнадцать лет.
— Машину ты водить умеешь, это я знаю, — сказала она как-то, — а умеешь ли ты плавать?
— Да.
— А играть в теннис?
— Могу вместо него предложить кегли.
Я сказал ей, как еще мальчишкой зарабатывал тем, что расставлял кегли во время игры, таким образом и ко мне кое-что пристало от этого занимательного вида спорта.
— Но ты должен еще научиться верховой езде, тогда сможешь быть моим грумом.
— Не буду учиться! — покачал я головой.
— Почему? — оторопела она. Ее большие синие глаза стали огромными от удивления.
— Очень просто! Потому, что уже умею! Как агроному, мне это было необходимо.
Тут она обхватила мою шею и запечатлела у меня на щеке невинный звонкий поцелуй.
— Браво! Браво! Великолепно! — захлопала она в ладоши от радости, что мы повсюду сможем теперь бывать вместе.
Она была большим ребенком, старавшимся казаться взрослым, который так далеко зашел в своем снобизме, как, скажем, жалкие остатки аристократии у нас в Венгрии.
Была зима. Снег толстым белым саваном покрывал землю. На ветвях деревьев сахарной пудрой сверкали примерзшие пушинки.
Мы были одеты легко, ее машина великолепно отапливалась! Более того! Дэби даже немного опустила боковое стекло, чтобы зимний ветер, врываясь в машину, придавал нашим лицам морозную свежесть.
Правил я. Мне доставляло несказанную радость то, что я мог развивать любую скорость, что даже по такой обледенелой, скользкой дороге я уверенно веду машину с полным ощущением своей власти над ней.
— Стой, Фрэнк! — вскрикнула она вдруг. — Останови же!
Я подумал, что ей дурно или еще что-нибудь такое, и нажал на тормоз.
Дорогу с обеих сторон обступали деревья. Дэби выскочила из машины. Я не смотрел в ее сторону. И вдруг в машину полетели легкие туфельки. Ее туфельки. Я взглянул на ее ноги. Она стояла на дороге в нейлоновых чулках. Не успел я оглянуться, как она уже по колено погрузилась в снег под деревом.
— Ой, какая прелесть! Ой, как приятно! — визжала она, прыгая, как вырвавшийся у няни ребенок.
— Вернись немедленно! Ты простудишься! — крикнул я испуганно.
— Как бы не так! — засмеялась Дэби, показывая мне ослиные уши.
— Раз сама не хочешь возвращаться, тогда придется применить силу! — пригрозил я, выскочив на холод.
— Попробуй! — дразнилась она.
Пока я добрался до дерева, она уже была наверху, да так высоко залезла, что напрасно я тянулся — достать ее не мог.
— Дэби, слезай сейчас же! Ты заболеешь! — кричал я в отчаянии и в страхе за нее. Воспаление легких ей было обеспечено.
— И не подумаю! Мне так хорошо!
Я пришел в ярость.
— Если не слезешь… — Я схватился за ствол дерева и изо всех сил тряхнул его. Дэби, стоявшая на суку, закачалась. Мне за шиворот полетели хлопья обледенелого снега.
Зато и ее удалось вспугнуть.
— Больше не буду! Фрэнк, не надо! — запищала она, видно испугавшись, что я и в самом деле сброшу ее с дерева и хорошенько вздую. А стоило бы, ей-богу!
Когда мы подъезжали к ее дому, она уже чихала. На утро у нее поднялась температура. Две недели прошло, пока врачи настолько подлечили Дэби, что я смог ее навестить. Бледная, исхудавшая, сидела она в шезлонге, на тонком лице ее оставались еще следы перенесенной лихорадки. Только большие синие глаза поблескивали прежним озорством.
— Ой, как это было чудесно! Правда ведь, Фрэнк? — встретила она меня. Когда же увидела, что мое лицо остается серьезным и непроницаемым, в ней проснулось раскаяние.
— Ну не сердись! Мне так приятно было, правда, очень приятно!
Глава третья
Доброволец армии США
Только оглянувшись на прошлое, можно понять, какие факторы предопределили формирование человека. Мой жизненный путь тогда направили по иному руслу три обстоятельства.
Я разочаровался в беспутной жизни. Если вначале меня увлекала дерзость Поула и его компании, то вскоре я понял, что за этим удальством кроется одна лишь пустота. Мне стало стыдно за их поведение. Стыдно не перед людьми — американцы уже привыкли к выходкам, лихачеству своей молодежи, — а перед самим собой. От Дэби же меня отдалил ее недавний глупый поступок. К тому же я должен был рано или поздно осознать, что мне с ней не тягаться в дорогостоящих развлечениях. Все время, пока я был в ее обществе, меня не покидало болезненное ощущение собственной униженности.
Это душевное состояние усугублялось еще и тем, что к моему брату Рэжё все чаще наведывались его университетские товарищи, и так как он считался одним из самых способных студентов, то и компания его сообразно американскому обычаю сколачивалась тоже из незаурядных личностей. Для меня были прямо-таки мучительны эти встречи, высокопарные разговоры, которые далеко превосходили не только мои познания в науках, но, как я чувствовал, и умственные возможности. Казалось, мою душу прогоняли сквозь палочный строй, когда я безмолвно сидел среди них с тупой улыбкой на лице. Оставаться совсем в стороне было невозможно: говорили они так долго и так много, что я поневоле должен был хоть время от времени вставлять слово. Однако, повторяю, сознание того, что я ниже их, постоянно угнетало меня.