— Фрэнк! Готовятся грандиозные дела! Ты нам нужен!
— Что такое? — спросил я с дипломатической осторожностью. Такой вопрос не означал ни «да», ни «нет» и в то же время не закрывал собеседнику рот.
— В сущности, я хочу вовлечь тебя в это дело на собственный страх и риск. Но дело будет феноменальное!
Он умолк. А когда увидел, что я не отвечаю, только смотрю на него с любопытством, продолжал:
— Речь идет о Берлине! Мы хотим тебя послать в Берлин!
Я напряженно думал: «Что мне делать? Как поступить, чтобы увильнуть, выпутаться? Поскольку ничего более умного я не придумал, решил прибегнуть к его же методу. На категорическое предложение ответить категорическим отказом. Это не было мудрым ходом, но что мне оставалось делать, коли моя голова не смогла меня выручить с нужной проворностью?»
— Ты добр ко мне Артур! Но только я теперь не в таком положении, чтобы браться за подобную работу!
Он сделал вид, будто, ничего не знает.
— Почему? Из-за твоей службы? Пустяки, в наших возможностях это изменить!
Мне стало смешно от такой недооценки моей персоны.
— Дело не в службе, а в моем состоянии! Мне опротивело насилие. Я бы не мог теперь удовлетворительно выполнить какую-нибудь подрывную работу!
«Куй железо, пока горячо!» — говорил я себе. Я надеялся убедить Хаукинса, что в самом деле не гожусь, что против своей воли могу сорвать выполнение задания. Доказывал, что, если меня на время предоставят самому себе, я определенно выздоровею. Но в этом вопросе я недооценивал его, их…
— Фрэнк, ты смышленый малый. И отец твой умный человек: случайно мне в руки попали его деловые бумаги.
Мое лицо вспыхнуло.
— Мы, в том числе и ты, в копеечку стали государству, пока из нас получились настоящие партизаны. Тебе доверяли и доверяют. А ты решил играть с нами. Пока это было возможно, мы смотрели на твои штучки сквозь пальцы, но теперь ты понадобился! Понял? Понадобился — и точка!
У меня пересохло в горле. Теперь от ответа невозможно было уйти.
— Я не берусь. Не могу браться! Ты подумай, Артур. Что будет, если я сорвусь и других загублю? В моем теперешнем состоянии, с моими-то нервами…
Он встал.
— Очень сожалею, Фрэнк, что мне не удалось тебя вразумить. Поверь, мной на этот раз руководило искреннее расположение. Может быть, иные способы будут более действенны!
Он подал мне руку, выражая тем самым, что считает себя моим другом, но в то же время был уже холоден и церемонен.
— Прощай, Артур!
— Если ты образумишься, навести меня!
Я вскоре узнал, что он подразумевал под «иными способами».
Из моей биографии вы уже могли заключить, что я отнюдь не являюсь женоненавистником. Скорей наоборот. Я поклонник прекрасного пола, и чем сильнее его представительница, тем слабее становлюсь я. Я не отношусь к противникам и некоторого разнообразия… В общем, должен сообщить, что я познакомился с одной прехорошенькой немочкой.
Грета была студенткой университета. Высокая, стройная, светловолосая. Была она из той породы, которая не прочь облегчить свое существование за счет средств друзей, но в друзья выбирает далеко не каждого. Впрочем, все это я услыхал от нее же самой, это она говорила о том, что без друзей, готовых ради нее на жертву, ей навряд ли удалось бы добраться до шестого семестра, уже не говоря о том, чтоб одеваться с таким шиком.
У меня же денег было вдоволь, имел я и машину, да и сам был не из последних, словом, мы познакомились, дружба наша закрепилась, то есть Грета стала верной и преданной любовницей, ни с кем не флиртовала, а все свое свободное время посвящала мне. Со своей стороны я отвечал ей тем же, вдобавок предоставлял ей право пользоваться моим кошельком. И, надо сказать, она этим правом не пренебрегала. Но тем не менее это была славная и веселая девушка. Мы, без сомнения, очень нравились друг другу.
Как-то Грета предложила совершить поездку в Мюнхен, где она будто бы знала один отличный ночной кабачок.
И в самом деле: заведение оказалось неплохим, с первоклассными напитками и программой. Мы чувствовали себя превосходно, Грета даже немного захмелела, вопреки своему обыкновению придерживаться нормы. Она была весела и остроумна.
— Давай побродим немного! — предложила она.
Я не имел ничего против такой романтичной идеи. Ведь мы были, в конце концов, молоды, почему бы не изобразить из себя влюбленных гимназистов?
Мы предвкушали прелесть теплой, лунной ночи. Грета прижалась ко мне, склонив голову на мое плечо, шепча на ухо ласковые слова. Я совсем потерял голову от ее кокетства и мурлыканья.
И совсем забыл о времени: какой дурак смотрит на часы, гуляя лунной ночью в обнимку и целуясь с прелестной девушкой? Мы вышли из кабачка в полночь и медленно пошли к мосту, бродили по улицам, по берегу… Словом, время шло к рассвету, когда за нашими спинами возникли тени трех фигур. Я решил, что это пьяные, так они себя держали. Но позднее, вспоминая этот случай, я понял, что, будь они пьяными, им не удалось бы так бесшумно подкрасться к нам.
Это были солдаты. Американские солдаты.
— Ох-хо-хо! Ты погляди, с какой аппетитной девочкой прохаживается эта дубина!
Они пошатывались. Однако у них отлично ворочался язык, чтобы делать подобные подлые замечания. Я был в гражданском, затевать скандал не имел ни малейшего желания и потому решил по-хорошему поговорить с ними. При этом я сгорал со стыда за своих товарищей по оружию.
— Будет вам, ребята, дурака валять. Я ведь такой же армеец, как и вы. Если желаете, можете посмотреть мои документы.
Один из них подошел ко мне вплотную и указательным пальцем ткнул меня в живот.
— Не выйдет, папочка! По-нят-но? Малютка останется с нами, а тебе придется убраться… По-нят-но? — И он бесцеремонно схватил меня за нос.
Я даже это спустил бы ему, если бы Грета, которая чуть отошла в сторону, испуганно не вскрикнула:
— Франци! Ой! Помоги! Франци!
Тогда я оттолкнул наглого типа и повернулся к Грете. Я увидел, как один из парней держал отведенные назад руки девушки, а другой лез ей за пазуху.
Больше я ничего не соображал. Исчез из виду освещенный мост, исчезли здания и деревья вокруг, я видел только двух человекоподобных существ, которые вцепились в Грету.
Не помню, что я предпринял, но Грета рассказывала мне после, будто я дико вскрикнул и мгновенно сбил с ног насильников. Признаю, что меня охватило бешенство, но тем не менее я отлично помню, что с появившимися тут же невесть откуда «эм пи» я был вежлив, даже предельно учтив.
С тем большим негодованием услыхал я на другой день при разборе моего дела на созванном наспех заседании трибунала обвинение в нарушении общественного порядка, нанесении ущерба авторитету американских вооруженных сил и оскорблении действием вмешавшегося по долгу службы в потасовку солдата военной полиции.
— Я прошу привести сюда тех троих, что совершили нападение на меня! И опросить в качестве свидетеля фрейлейн Грету Харт!
На мои слова никто не обратил внимания. И я отказался отвечать на вопросы судьи. Тогда к пунктам обвинительного акта присовокупили еще и непочтительное отношение к суду. Но я все же добился хотя бы того, что мне ответили на мои вопросы.
— Сержант утверждает, что, кроме вас двоих и какой-то особы, на берегу никого не было.
— Ложь! — Я с такой силой ударил по барьеру перед скамьей для подсудимых, что весь зал задрожал.
— Предупреждаю вас, если вы не будете вести себя прилично, вы усугубите отягчающие вину обстоятельства! — сделал мне выговор майор, сидевший в кресле председательствующего. — Вы назовите тех троих, и я велю их привести сюда!
Я понимал, что имею дело с наперед разработанным планом провокации. И все же я, подобно утопающему, упорно цеплялся за соломинку:
— Я прошу опросить свидетельницу фрейлейн Харт. Ее адрес мне известен.
— Знаем. Вы этот адрес уже сообщили. Но должен огорчить вас: названное вами лицо по данному адресу не проживает.
Точно бомба разорвалась в зале и на меня устремилась со всей своей грозной силой взрывная волна! Я лишился слуха, перед глазами у меня замелькали красные и синие круги, мне казалось, что мою голову сжимает тонкая, но крепкая сеть. Я прямо ощущал, как клетки этой сети впиваются мне в мозг…