– Как нацистские военные преступники, – пробормотал я, – которые кончали с собой в камерах, когда война была проиграна.
– Да. Я тоже об этом подумал.
Мы замолчали, и неожиданно снаружи из-за стальной загрузочной двери снова донеслись скребущие звуки щупалец, ползающих у входа. Мы невольно встали ближе друг к другу, и я почувствовал, как по коже у меня бегают мурашки.
– О’кей.
– Быстро закончим и обратно, – сказал Олли. В свете фонарика тускло блеснуло его сапфировое кольцо. – Я хочу убраться отсюда поскорее.
Я взглянул вверх. Солдаты воспользовались той же самой бельевой веревкой, которой я обвязывал мужчину в шапочке для гольфа. Петли врезались в распухшую кожу на шее, и я снова подумал: «Что же заставило их пойти на это?» Олли был прав, когда сказал, что будет только хуже, если об этом двойном самоубийстве станет известно другим. Мне уже стало хуже, хотя до этого я думал, что хуже некуда.
Олли со щелчком открыл свой нож, отличный тяжелый нож, удобный для того, чтобы вскрывать картонные коробки. И разумеется, перерезать веревки.
– Ты или я? – спросил он.
– Каждому по одному, – ответил я, проглотив комок в горле.
И мы сделали это.
Когда я вернулся, Аманды не было, а с Билли сидела миссис Терман. И он, и она спали. Я пошел вдоль одного из проходов и услышал:
– Мистер Дрэйтон. Дэвид. – Аманда стояла у лестницы, ведущей в кабинет менеджера. Глаза ее сверкали изумрудами. – Что там случилось?
– Ничего, – ответил я.
Она подошла ближе, и я уловил слабый запах духов. Боже, как я ее хотел.
– Ты обманываешь меня, – сказала она.
– В самом деле ничего. Ложная тревога.
– Как скажешь. – Она взяла меня за руку. – Я только что поднималась в кабинет. Там пусто, и дверь запирается. – Лицо ее было совершенно спокойно, но в глазах светился какой-то неистовый огонь, и на шее билась маленькая жилка.
– Я не…
– Я видела, как ты смотрел на меня, – сказала она. – Едва ли нам нужно об этом говорить. Терман побудет с твоим сыном.
– Да. – Мне пришло в голову, что именно так, может быть, не лучшим образом, но именно так я смогу снять с себя заклятие только что проделанной мной и Олли работы. Не лучший способ, но единственный.
Мы поднялись в кабинет по узкой лестнице. Как Аманда и сказала, он пустовал. И дверь запиралась. Я повернул ручку. В темноте она была лишь формой. Я вытянул руки вперед, коснулся ее и прижал к себе. Она дрожала. Мы опустились на пол, целуя друг друга, сначала на колени, и я положил ладонь на ее твердую грудь, ощущая через кофточку быстрое биение ее сердца. Я вспомнил, как Стеффи говорила Билли, чтобы он не трогал упавшие провода. Вспомнил синяк на ее бедре, когда она сняла свое коричневое платье вечером в день обручения. Вспомнил, как я, направляясь с папкой рисунков под мышкой в класс Винсента Хартгена, увидел ее в первый раз проезжающей на велосипеде мимо меня по аллее в университете в Ороно.
Мы упали, и она сказала:
– Люби меня, Дэвид. Сделай, чтобы мне было тепло.
Чуть позже она назвала меня чужим именем, но я не возражал: это нас как-то уравняло.
Когда мы спустились вниз, уже, крадучись, подступала заря. Чернота в проемах между мешками с удобрениями очень неохотно уступила место гусиному серому цвету, потом желтоватому и, наконец, яркой безликой матовой белизне экрана кинотеатра на открытом воздухе. Майк Хатлен спал в своем кресле, которое он неизвестно где выкопал. Ден Миллер сидел неподалеку на полу и уминал пончик, посыпанный сахарной пудрой.
– Садитесь, мистер Дрэйтон, – пригласил он.
Я оглянулся на Аманду, но она была в середине прохода и шла не оборачиваясь. Наша близость в темноте уже начала казаться мне чем-то из области фантазии, чем-то, во что невозможно поверить даже при таком странном дневном свете. Я сел.
– Берите пончик. – Он протянул мне коробку.
Я покачал головой:
– Эта сахарная пудра – верная смерть. Хуже сигарет.
– Тогда возьмите два, – сказал он, рассмеявшись.
Я с удивлением обнаружил, что во мне тоже осталось немного смеха. Он выманил его из меня и этим мне понравился. Я взял два пончика, и они оказались довольно приятными на вкус. После них я еще выкурил сигарету, хотя обычно не курю по утрам.
– Мне надо к сыну, – сказал я. – Он скоро проснется.
Миллер кивнул.
– Эти розовые жуки… – сказал он. – Все исчезли. И птицы. Хэнк Ваннерман сказал, что последняя ударилась в окно около четырех. Видимо, этот зверинец гораздо активнее, когда темно.
– Брент Нортон так бы не сказал, – заметил я. – И Норм.
Он снова кивнул, помолчал, потом закурил сигарету и взглянул на меня.