Появление в Лесной республике Асанова тоже было связано с обозом. Он информировал Волкова и Карпова о помощи, которую окажет обозу Красная Армия, где и на каких участках будут встречать подводы с продовольствием армейские разведчики-лыжники, какие будут применяться на маршрутах формы связи, одним словом, все те меры, которые могут гарантировать безопасность людей, сопровождающих продовольствие…
Разговаривая с товарищами, Волков наблюдал за учителем, который, видно, что-то интересное рассказывал присмиревшей девочке.
— Обдумали мое предложение, Николай Осипович?
Учитель повернул голову:
— Обдумал. Не могу я, Олег Григорьевич, оставить людей, с которыми живу под одной крышей. Не могу! Ведь посчитают, что я струсил и сбежал.
— А мы им объясним.
— Спасибо. Только останусь я в своей школе… А вот к Шуханову у меня покорнейшая просьба. — Рачев достал из кармана конверт и записку. — Узнайте в Ленинграде, куда выехал вот этот детский сад, — показал он пальцем на конверт. — А там уж напишите адрес и отправьте. Это к жене. Очень прошу.
Шуханов взял конверт, записку с адресом и пообещал сделать все возможное.
— А это адрес Валюшиных родителей. Они-то, наверное, знают, где сейчас детский сад. Расскажите, что дочь их жива, здорова и находится у хороших людей.
Шуханов еще раз пообещал сделать все от него зависящее.
А Карпова одолевали тягостные мысли: «Почему я не сказал правду? Почему до сих пор скрываю, что нет в живых Устиньи Алексеевны, нет в живых и многих детей, которых она поехала сопровождать?»
Рачев собрался уходить.
— Желаю всем вам большого успеха, — сказал он и каждому пожал руку. — А к партизанам отправлюсь в любое время.
Когда за учителем закрылась дверь, Асанов сказал:
— Напрасно он отказался выехать на Большую землю. Силенок-то у него маловато.
— Пусть живет с нами, — сказал Карпов и, улыбаясь, посмотрел на Шуханова. — Послушайте, капитан Мерке! А ваша борода?
— Что борода? — не понял Петр Петрович. — Вполне даже приличная!
— Все предусмотрели, а о бороде не подумали, — продолжал Карпов. — Сбрить, сбрить начисто!
За время лесной жизни лицо Шуханова сильно заросло. Борода ему нравилась, и он уверял себя, что партизану она совершенно необходима, как средство маскировки.
— Вот хотя бы вам, Александр Иванович, — усмехнулся он. — В таких зарослях вас никто не узнает.
— Я деревенский мужик. А вы теперь в роли немецкого офицера. В таком виде вам пускаться в путь нельзя.
Петр Петрович ждал, что скажут Асанов и Волков, но те молчали. Подумав, Шуханов согласился: «А ведь, пожалуй, Карпов прав».
Неожиданно подала голос Тося:
— А что, если забинтовать лицо или повязать платком… Может же быть этот самый Мерке обмороженным?
Шуханов, улыбаясь, поддержал девушку:
— Чащина права. На этом проклятом восточном фронте все может случиться…
— Ну а как с верховой ездой? — опять спросил Карпов.
— Это посложнее, чем борода, — вздохнул Шуханов.
Прожив на свете сорок пять лет, инженер ни разу не садился верхом на лошадь. Полсвета исколесил, на всех видах транспорта передвигался — по земле, по воде, под водой, по воздуху, а верхом ездить не приходилось. И поэтому обучение конвоиров было поручено ездовому Надечкину. Бывший конармеец горячо взялся за дело. «Когда-то я был наездником ого-го каким! — хвастался Савелий. — Сам Буденный не раз меня в пример ставил». Надечкин как-то подтянулся, даже пить перестал. Немецкая шинель, пилотка, натянутая поверх шерстяного серого шарфа, большие, зашнурованные до самых колен ботинки на войлочной подкладке делали Савелия похожим на немца. Все его ученики быстро освоили верховую езду. Только у Шуханова не получалось. Его кобыла гнедой масти с белой звездочкой на лбу чувствовала хозяина, но иногда ни с того ни с сего начинала упрямиться, шла поперек дороги. И тут Шуханов терялся.
— Вы, Петр Петрович, с ней по-немецки балакайте, — советовал буденновец. — Она по-ихнему обучена.
Лепов, склонный к быстрым выводам, измерив лошадь взглядом, заключил:
— Не корабль, освоить можно.
Попотеть Шуханову пришлось основательно.
— Выходит, конный спорт — дело нелегкое? — улыбнулся Волков.
— Нелегкое, Олег Григорьевич. Проще корабли строить.
— Зато после войны станете лихим дербистом, будете выступать на ипподроме, на трехлетках, — пошутил комбриг.