— Товарищ генерал-лейтенант! — осипшим голосом, но как можно громче, рапортовал он. — В лагере находятся советские военнопленные. За истекшие сутки от голода и мучений умерло пятьдесят пять человек. Но мы не сдаемся, товарищ генерал!
Лукин слушал молча и торжественно. Даже с костылем в руке его фигура сохраняла строгость и достоинство.
— Вольно! — скомандовал генерал.
А красноармеец, сделав шаг вперед, тихо заговорил:
— А я вас сразу узнал, хоть и отрастили вы бороду и ноги лишились. Я под Смоленском вас несколько раз видел, служил в дивизии генерала Городнянского. Меня зовут Петр Павлович Кругликов.
Лукин шагнул к солдату, хотел пожать руку, обнять. Но в это время дверь комендатуры с треском распахнулась, и Кругликову пришлось скрыться за спины товарищей. Потом эсэсовцы долго разыскивали его, но лица они не приметили, а товарищи не выдали.
Вечером несколько военнопленных тайком от охраны провели генерала на кухню. Они надеялись получить от него хотя бы какую-нибудь правдивую весточку о положении на фронте.
— Немцы нам говорят, что Красная Армия уже не существует.
— Кому вы верите! — возмутился Лукин.
— Да мы не верим. Но уже два года получаем только немецкую информацию. Сориентируйте, товарищ генерал.
— Красная Армия наступает. Она бьет немцев и гонит их с нашей земли. Победа Красной Армии уже ни у кого не вызывает сомнения.
— А мы в плену отсиживаемся, — проговорил Петр Кругликов. — Ничем помочь не можем своим.
— Ну, а как ты в плену оказался?
— Длинная история, товарищ генерал. — Кругликов обвел взглядом товарищей. — Тут кого ни возьми, у каждого хождение по мукам. Когда мы прорывались из окружения, я был контужен, но еще мог двигаться. Бродили по лесам, искали, где бы прорваться. Схватили нас. Привели в деревню, где перед нашим приходом фрицы расстреляли группу военнопленных. Потом нас втолкнули в колонну и повели на запад. По пути некоторые выскакивали из колонны к сгоревшим домам, думали какие-нибудь остатки еды найти. Но их тут же расстреливали. В Дорогобуже нас загнали за колючую проволоку. Просто поле и колючая проволока, как загон для скота. Только ж мы-то скот колючей проволокой не огораживали. Еды не дают никакой. А холод, зима. Люди умирают. Потом дальше повели. Кто-то коровью шкуру нашел. Опалили мы ее на костре и съели кожу. Где-то, уж не знаю, мы, несколько человек, все-таки выбрали момент, подкопали проволоку и ушли через болота. Думали — все, спаслись. Найдем партизан и будем драться. Но не удалось. Снова схватили. Теперь вот по лагерям мыкаюсь… — закончил печальную историю Петр.
— Да, плен — это горестный факт, — вздохнув, проговорил Лукин. — Но и здесь, товарищи, надо держаться, не терять достоинства советского человека. Немцы создают национальные легионы, предатели-власовцы вербуют пленных в свою армию. Не поддавайтесь уговорам, не верьте посулам. Все гитлеровские карты биты. Наша победа не за горами.
Радостно было видеть Лукину, как светлеют лица людей, как к ним возвращается надежда. Но нашелся фискал. О беседе генерала с военнопленными стало известно немецкой администрации. К Лукину явился фельдфебель.
— Вы, генерал, занимаетесь большевистской пропагандой! Вам не нравятся условия плена? Мы можем их ужесточить.
— Я не занимаюсь пропагандой, — спокойно ответил Лукин. — Это вы распускаете ложь о Красной Армии, выдаете желаемое за действительное.
Фельдфебель сжал кулаки, лицо его побелело. Казалось, еще секунда — и он ударит генерала. Но, видимо вспомнив что-то, сдержался и, не найдя ничего лучшего, вдруг закричал:
— Сбрить бороду!
Генерал недоуменно посмотрел на гитлеровца, погладил бороду:
— Я не дам брить бороду.
— Сбрить бороду!
— Не дам, — спокойно отвечал Лукин, наслаждаясь бессильным бешенством фельдфебеля. А тот переступил с ноги на ногу, выругался и быстро вышел.
Лукин вынужден был носить бороду. Ему было неудобно бриться левой рукой, но говорить немцам о своих трудностях он не считал нужным.
Не давали покоя Лукину и раны. И ко всему разболелись еще зубы. Промучившись сутки, генерал попросился к зубному врачу.
Русских пленных врачевал в лагере зубной техник Михаил Чувиков. Лукин узнал, что Чувиков коренной москвич, что и первую военную осень был в столице, разговорился с ним.
— В октябре — ноябре сорок первого тяжело было смотреть на столицу, — вспоминал Михаил. — Мешки с песком под окнами домов, ежи и противотанковые надолбы на Садовом кольце, на перекрестках, баррикады и траншеи на окраинах. Главные здания были закамуфлированы так, что их и не узнать. К фасаду Большого театра сделали пристройку в три этажа с узенькими окошками и арочными воротами — заурядный старый домишко! А наверху — крупнокалиберные пулеметы и скорострельные зенитки. Аэростаты в небе… Но всюду порядок и спокойствие. Москва готовилась к отпору. Да чего там! Даже парад седьмого ноября состоялся на Красной площади!