Словно в подтверждение его слов машину окружили узники в полосатой одежде. Послышалась родная речь, пересыпанная крепкими словами.
— Свои!
— Что это за лагерь? — поинтересовался Лукин.
— Это лагерь международный — Мосбург. Здесь пленные разных национальностей. Сейчас немцы сдают его Международному Красному Кресту. Принимают два полковника — американский и английский.
— Дайте знать кому-нибудь из них, что привезли советских генералов.
— Нас не выпускают за колючую проволоку. Все пленные вместе, а нас, советских, держат за колючкой.
Генералов поместили в одной из комнат лагерного барака. Советским военнопленным все же удалось сообщить новым комендантам о прибывших генералах.
Вскоре заявились два высоких холеных полковника. Они остановились у двери и долго рассматривали присутствующих, тихо переговариваясь между собой. Никто из генералов не знал английского языка. Но по взглядам полковников можно было понять, что они удивлены чрезвычайно. Пленные сообщили им о генералах, а тут они видят каких-то изможденных людей в грязных лохмотьях.
Полковники покачали головами и ушли. А через несколько минут у двери барака встали часовые — американец и англичанин. Кое-кто из генералов удивился: зачем охрана? Но выяснилось, что полковники предприняли своевременные меры. Вскоре явились немцы, сопровождавшие генералов из Вюльцбурга.
— Руссише генерален, век!
Часовые преградили им дорогу. После короткой перебранки с часовыми немцы ушли. А вечером генералов снова навестили союзники. Теперь они пришли с переводчиком.
— В чем нуждаются господа генералы?
— Прежде всего в нормальной одежде.
— Гуд.
— Белья нет.
— Гуд.
— Нас давно не кормили. Мы голодны.
— Гуд, гуд.
Буквально через час к бараку подъехала двуколка, с верхом нагруженная имуществом. Генералам выдали американское обмундирование, теплое белье, носки. Наконец-то Лукин распрощался со своим «комбинированным» мундиром. Затем привезли пакеты с продовольствием. В каждом — консервы, масло, галеты, колбаса. У генералов глаза разбежались от такого обилия давным-давно невиданных продуктов, они уже забыли вкус и запах этих яств.
— Аккуратнее, товарищи, — предупреждал генерал Музыченко. — Наши желудки отвыкли от такой пищи.
На следующий день послышалась стрельба. Это союзники начали наступление на Мосбург. Какая-то батарея произвела несколько выстрелов, лениво постреляли пулеметы, видимо, просто обозначили бой.
Наступила тишина. А через час в барак вошел американский генерал — командир вступившей в город дивизии. Он поздравил генералов с освобождением.
Радио объявило о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Это была Победа!
Победа! Вот она какой пришла к ним на чужой земле. В полной мере можно было ощутить ее, только став на родную землю, бесконечно дорогую и милую, родную землю, именуемую Родиной.
Генералы не стыдились слез радости. Лукин, крепко обняв Прохорова одной рукой, без конца повторял:
— Ваня, Ванечка, победа же! Неужели победа? Ну, конечно, победа!
Подходили другие, обнимали, говорили что-то бессвязное. Еще долго никто не мог успокоиться. За окном послышались какой-то шум и движение.
— Смотрите, немцы сдаются в плен.
Все подошли к окнам. Из окон барака было видно, как немцы — офицеры и солдаты, вся охрана лагеря — сдавали оружие.
Группе советских генералов объявили, что их отправляют в Париж, в советское репатриационное консульство.
Первым человеком оттуда, с Большой земли, был начальник консульства генерал-майор Драгун. Он тепло встретил генералов, поздравил с освобождением, устроил обед.
— А теперь отдыхайте, — сказал он. — Чувствуйте себя, как на родной земле. Скоро полетите домой!
В Париже генералы пробыли около трех недель. Их разместили в лучшей гостинице на Елисейских полях. Лукин занимал люкс с широченной кроватью. После лагерных бараков и казематов крепости люкс показался раем.
В Париже Лукину сделали хороший протез из металла, легкий и удобный, и он выбросил немецкую деревяшку, на которой ходил в плену.
Группа советских генералов считалась гостями военного министра Франции и имела возможность познакомиться с Парижем и его достопримечательностями. Они осматривали прекрасные залы Лувра, Версальский дворец, собор Парижской богоматери, Монмартр, «чрево» Парижа — рынок, описанный Золя. Послевоенный Париж — это множество велосипедов на улицах, скромно одетые люди, спешащие по своим делам, и характерный стук деревянных башмаков о тротуар.