В Париже что ни день — манифестация. Весь город высыпает на улицы. В один из теплых дней Лукин увидел Шарля де Голля. На Елисейских полях — толпы народа. Люди окружили своего национального героя. Каждый норовит пробраться ближе, пожать ему руку. Несмолкаемо скандируют: «Вив де Голль! Вив де Голль!».
А через несколько дней в газетах аншлаг на всю полосу: «Парижане! Завтра на Северный вокзал в 12 часов прибывают наши мученики — военнопленные солдаты и офицеры, освобожденные из немецких концлагерей. Приходите встречать!»
Лукин с Прохоровым решили посмотреть, как французы будут встречать своих соотечественников.
Улицы запружены народом. Пройти почти невозможно. Но едва Лукин и Прохоров начинали объяснять, что они русские, — французы жали им руки, обнимали, пропускали к вокзалу. Официальную встречу организовал муниципалитет департамента Сены. На перроне установили трибуну. Но едва поезд остановился, как к вагонам ринулась толпа. Узников буквально выносили из вагонов на руках. Смех, песни, слезы, цветы, гром оркестра — все смешалось. Официальная часть была сорвана. И долго еще в ушах Лукина звучали мелодии «Марсельезы» и возгласы «Ca ира!». Так французы встречали своих соотечественников, недавних узников фашистских тюрем и лагерей.
Вернувшись в гостиницу, генералы долго обсуждали увиденное. И каждый, конечно, думал о скорой встрече с Москвой. Каждого ни на минуту не покидала мысль, как-то встретит их Родина.
Однажды вечером в «люкс» Лукина зашел Прохоров.
— Не знаю, как ты, Иван Павлович, а я не жду ничего хорошего от встречи с Москвой, — признался Лукин.
— Не сгущаешь ли ты краски?
— Нет. Ты же знаешь, какое у нас отношение к пленным вообще. Мне известно, что наши бойцы и командиры, которые были в плену во время финской кампании, не вернулись домой. Все они были репрессированы. В Смоленске со мной в лазарете лежал один товарищ из войск НКВД. Так вот он лично сопровождал бывших военнопленных на лесоразработки. Так что радужных мыслей у меня нет.
— Да я-то знаю, как ты вел себя в плену.
— И я знаю, как ты вел себя в плену. И другие знают. Но на душе неспокойно. Ох как муторно!
До отъезда оставалось все меньше дней, и генералы спешили осмотреть как можно больше примечательных мест французской столицы. Очень сильное впечатление на Лукина произвел Пантеон. Особенно его поразила могила Наполеона — белый мрамор, золотой орнамент и часовой возле могилы в форме наполеоновской армии.
Лукина и Прохорова однажды пригласили в варьете. Пришли в Мулен-Руж. Театр забит американскими и английскими солдатами. Сидят в креслах, курят, пьют, ноги — на спинках передних кресел. Гремит музыка. На сцене полуобнаженные девицы.
— Чудеса, — толкнул в бок Лукина Прохоров.
— Париж есть Париж, — поясняет сопровождающий. — Между прочим, недавно тут пытался выступить Блюменталь-Тамарин.
— Знакомая личность, — сказал Лукин. — И что же?
— Его забросали тухлыми яйцами.
— Поделом мерзавцу. — Лукин начал скучать. — Может, уйдем, Иван Павлович? — повернулся он к Прохорову.
— Останьтесь, — уговаривает сопровождающий. — Это все, так сказать, прелюдия. Сейчас начнется серьезное представление. Сцены из русской казачьей жизни. Я же вас специально на этот спектакль пригласил.
Дождались спектакля. То, что происходило на сцене, Лукин потом долго не мог вспоминать без смеха. Спектакль нельзя было назвать даже пародией, так искажены были нравы и обычаи донских казаков. Одни лишь лампасы да искусственные чубы намекали, что на сцене действуют казаки.
— Вот уж потешили так потешили, — смеялся Михаил Федорович. — Увидел бы Шолохов этих парижских казаков! Приеду в Москву, обязательно напишу ему, а может быть, и сам наведаюсь в Вешенскую, как договаривались с Михаилом Александровичем.
В Москву… Теперь уже скоро. Генералам объявили, что за ними приехали товарищи. «Что за товарищи? Очевидно, не просто товарищи. Скорее всего, из НКВД», — предполагали генералы.
Ранним утром к гостинице подкатили «виллисы». На парижском аэродроме генералы погрузились в краснозвездный транспортный самолет ЛИ-2 и, радостные, взволнованные, поднялись в воздух… Не успели освоиться, как самолет уже плавно разворачивался над Берлином. Все прильнули к иллюминаторам. Сверху хорошо видны развалины столицы фашистской Германии.
Самолет, сделав круг над аэродромом Шёнефельд, пошел на посадку. Здесь заправка — можно выйти, размяться. Лукин подошел к летчикам, спросил: