20 сентября во всех ротах, эскадронах и батареях командиры зачитали приказ, которым Реввоенсовет Южной группы поздравил доблестные части 45, 58 и 47-й дивизий с окончанием героического похода. Реввоенсовет выражал уверенность в том, что воинские части, вписавшие свое имя этим славным походом в историю революционной войны и вышедшие из похода могучие духом и верой в победу, будут и впредь лучшими бойцами за Советскую власть и понесут вперед Красное знамя на страх врагам трудового народа. Приказ заканчивался словами: «Реввоенсовет Южной группы благодарит вас, товарищи, и зовет к новым славным боям, к новым победам!»
За время похода я наслышался от Ивана Федоровича Федько и других командиров о доблестях Ионы Эммануиловича Якира. Те распоряжения, которые мы получали от него, подтверждали эту характеристику, а когда войска Южной группы подошли к Киеву, в большом селе Кочерово, лежащем на Житомирском шоссе, я познакомился с нашим командующим. Он произвел на меня впечатление умного и сердечного человека, требовательного и общительного командира. Это впечатление укрепилось еще более, когда я стал уже командиром 58-й Краснознаменной стрелковой дивизии, а затем начальником оперативно-разведывательного управления штаба Украинского военного округа. Часто встречаясь с ним в будни боевой учебы войск, я не мог не заметить и того, что И. Э. Якир, кроме всего сказанного, еще и талантливый воспитатель подчиненных.
Поход Южной группы, который с таким блеском провел Иона Эммануилович, был для меня, как и для многих других, большой школой служения своему народу в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Следующим классом этой школы была служба под руководством товарища Якира в Украинском военном округе. Но мне дорог Иона Эммануилович еще и потому, что в один из трудных моментов моей жизни он, скажу без преувеличения, спас меня. В 1930 году по абсурдному обвинению была арестована группа бывших офицеров, служивших в Украинском военном округе. В числе арестованных оказался и я. Знаю, что Иона Эммануилович специально ездил в Москву, рассеял вздорные обвинения, и мы получили свободу и полную реабилитацию. Правда, не все: несколько человек Якир не застал в живых - они уже тогда стали жертвами необоснованных репрессий. В период культа Сталина я во второй раз подвергся необоснованным репрессиям и пережил их с незапятнанной совестью, со скорбью о невинно погибших товарищах, о дорогом Ионе Эммануиловиче. Верю, что Коммунистическая партия и советский народ воздадут должное его памяти.
ВСЕ МЫ С ВАМИ – КОММУНИСТЫ А. Е. Гандельсман
В 1922 году я работала в Киеве, в комиссии помощи голодающим и беспризорным детям. Возглавлял ее председатель губисполкома Ян Гамарник. Но так как товарищ Ян был занят множеством и других очень важных дел, фактически руководить работой комиссии приходилось мне, его заместителю.
В августе или сентябре 1922 года меня пригласили на заседание бюро губкома партии, где рассматривался вопрос о состоянии детской беспризорности. Когда я пришла в здание бывшей городской думы на Крещатике - там размещались губкомы партии, комсомола и губисполком - в зале заседаний скопилось много народу. Повестка была большой, и я, ожидая своей очереди, присматривалась к присутствующим, искала знакомые лица.
Меня поразило одно, странное на первый взгляд, обстоятельство: по многим абсолютно «гражданским» делам выступал высокий, черноволосый командир Красной Армии. Поражала страстность, искренность, убежденность его коротких, но содержательных речей.
Фамилию Якира я, конечно, слыхала и раньше - ведь он был начальником 45-й стрелковой дивизии, очень популярной в Киеве. Но лично его не знала и, помнится, подумала: странно, военный, а выступает, как заправский партийный работник.
Я наклонилась к сидевшему рядом товарищу и спросила:
- Кто это?
- Разве ты не знаешь? Якир!
И столько уважительности прозвучало в слове «Якир!», что мне стало даже неловко.
Наконец подошла и моя очередь докладывать. Видимо, доклад мой обеспокоил членов бюро губкома: детвора раздета, разута, беспризорники из детских домов разбегаются, да и там радости мало - нет продовольствия, топлива, одежды, не хватает воспитателей, зачастую верховодит «шпана» - разнузданная и развращенная, щеголяющая своими лохмотьями и не желающая подчиняться никаким увещеваниям, просьбам и приказам.
Все меня слушали, покачивали головой, о чем-то тихо переговаривались. Я и сама разволновалась.
После доклада слово попросил Якир. Прошло сорок лет, а я до сих пор отчетливо помню, с каким волнением, страстностью говорил он о нашей детворе, о бедах, свалившихся на нее в результате гражданской войны и хозяйственной разрухи.
- Борьба с детской беспризорностью должна стать всенародным делом,- заявил Якир, обращаясь к членам бюро. Мы должны, обязаны добиться, чтобы ни один ребенок, попавший на улицу, не остался без внимания и заботы. Кто будет продолжать начатое нами дело? Нынешние дети! Маленькие граждане Советской страны, они впоследствии станут большими людьми и принесут такую пользу, о которой сейчас трудно и догадаться. Как же можно равнодушно проходить мимо сотен и тысяч ребят, которых постигло несчастье и они лишились семьи и ласки...
Если бы в эти минуты я закрыла глаза и не видела на Якире военной формы, я бы подумала, что выступает старый опытный педагог, всю свою жизнь посвятивший воспитанию детей.
После заседания Якир подошел ко мне и заговорил так, будто мы были давно знакомы и не однажды встречались:
- Товарищ Анна, речи говорить нетрудно. Мне надо все это посмотреть. Поедемте, пожалуйста, в какой-нибудь детский дом.
Я удивилась и... обрадовалась.
- Пожалуйста, товарищ Якир. Только...- Я невольно замялась.- Что вы там будете делать? Красноармейцев набирать?
- А может быть, и так,- отшутился он.- Во всяком случае, хочу познакомиться и потолковать с будущими красноармейцами.
В переполненном трамвае мы поехали на окраину города. И все время, пока ехали, а потом шли пешком, Якира не оставляло выражение задумчивости и озабоченности.
Наконец мы добрались до детского дома. Пустые комнаты, мебели почти нет, окна выбиты, кое-где стекла заменены фанерой...
Нас встретила галдежом толпа оборванных, грязных, завшивевших ребят. Все они прошли «огни и воды», поэтому держались зло, развязно, вызывающе.
- Сейчас забузят,- шепнула я Ионе Эммануиловичу, ожидая нового приступа матерщины, топота и свиста.
- Ничего, не беспокойся,- ответил он и шагнул в самую гущу толпы.
- Здравствуйте, ребята! - громко и отчетливо произнес Якир.
Никто не ответил на приветствие, кто-то свистнул, кто-то зашикал, но шум немного стих.
- Здравствуйте, ребята! - еще громче повторил Якир.- Вы что, немые или глухие?
- Не глухие... Слышим... Здравствуйте... - послышались голоса.
Ребята внимательно разглядывали военную форму неожиданного гостя: три ярко-красных клапана на груди (их тогда называли «разговорами» или «разводами»), петлицы на воротнике и еще один клапан с какими-то знаками различия на рукаве гимнастерки. Один из пареньков насмешливо спросил:
- Вы, дядя, военный? Небось пришли командовать нами?
- Командовать не собираюсь, а пришел к вам узнать, как вы тут живете... А если кто захочет служить в Красной Армии, пожалуйста... Когда подрастете, конечно,- добавил он с хитроватой улыбкой.- Хотите?