Отец спросил Шмидта, правильно ли записаны его показания. Шмидт ответил отрицательно. Объяснять подробности ему не разрешили, но он все же передал Ворошилову записку, в которой отрицал все предъявленные ему обвинения. Эту записку отец отвез Ворошилову, заявив, что в виновность арестованных не верит.
В Киев он вернулся немного повеселевшим, так как не сомневался, что справедливость восторжествует. Но радость его была недолгой. Позвонил по телефону К. Е. Ворошилов и сообщил: на следующий же день Шмидт на новом допросе сознался, что хотел обмануть и Ворошилова, и Якира, а свои прежние показания подтвердил.
То, что произошло дальше, затмило историю со Шмидтом и Кузьмичевым. В этом же разговоре Ворошилов сообщил, что арестован комкор Гарькавый. Отец опустился в кресло и схватился за голову руками. Илья Иванович Гарькавый был старейшим другом отца еще с семнадцатого года и нашим родственником - мужем маминой сестры.
Папа ничего не ел, не хотел разговаривать... Молча ходил из угла в угол, курил папиросу за папиросой и только иногда хрипло кашлял и разгонял дым рукой.
Мне становилось не по себе, я терялся в противоречивых догадках, так как знал арестованных людей и любил их. К тому же настроение отца ясно свидетельствовало, что он борется с самим собой и ищет возможности вступиться за боевых друзей.
В тот вечер я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, но наконец провалился в страшную темную бездну. Ночью мне приснился сон, будто арестовали отца и мы с мамой, вскочив с кроватей, протягиваем к нему руки.
Утром за завтраком я не удержался и рассказал о своем сне родителям. Мама одернула меня: - Петя, не говори глупостей!
Вечером отец снова уехал в Москву, где присутствовал на процессе Пятакова и других. В числе обвиняемых был близкий наш знакомый Я. Лившиц, в прошлом рабочий, потом крупный чекист. В последнее время он работал заместителем наркома путей сообщения. Лившиц признал себя виновным, и его приговорили к расстрелу. Позже стало известно, что перед расстрелом он крикнул: «За что?» И опять папа не мог свести концы с концами: где же правда, а где клевета и провокация? Помню, он говорил:
- Ведь заика (Лившиц очень заикался) крикнул: «За что?» Значит, он не чувствовал за собой вины. Здесь что-то не так. Ничего не могу понять.
Летом 1936 года здоровье папы сильно ухудшилось, лицо его часто желтело и становилось похожим на пергамент, под глазами не исчезали темные набрякшие мешки. Вся наша семья выехала в Чехословакию - в Карловы Вары. Жили в пансионате, причем папа строго экономил деньги, не разрешал тратить лишнего, так как хотел привезти на Родину и сдать в Госбанк как можно больше валюты.
В это же время в Мариенбаде лечился Максим Максимович Литвинов. Однажды он позвонил и пригласил нас навестить его. Мы поехали в Мариенбад. Встретил гостей Максим Максимович очень радушно, затем уединился с папой, и они долго беседовали. Мы с мамой терпеливо ждали.
Потом Литвинов предложил прогуляться. Мы вышли из города на шоссе и медленно брели, осматривая окрестности.
- Иена Эммануилович, - сказал Литвинов, - гляньте осторожно назад.
Позади брели две тени - шпики, следившие за нами. Чтобы отвязаться от них, Литвинов попросил маму вернуться в город, взять автомобиль и нагнать нас на шоссе. Мама крепко сжала мою руку и потянула за собой, хотя мне не хотелось оставлять папу. Просьбу Литвинова она выполнила: вскоре мы подкатили на машине, папа с Литвиновым быстро сели, и все мы помчались по направлению к Карловым Варам. Оба шпика - я это хорошо видел - заметались по шоссе. Машины у них не было, а угнаться за автомобилем на своих двоих они не могли. Максим Максимович и папа, оглядываясь, усмехались.
- Пусть побегают и попотеют! - сказал Литвинов. Вместе с Литвиновым мы провели еще сутки. Прощаясь, Максим Максимович сказал папе:
- Иона Эммануилович, положение в Европе очень серьезное. Выздоравливайте скорее. Ведь вы хорошо знаете немцев, их армию и, надеюсь, сумеете утереть им нос.
- Ничего, Максим Максимович, - ответил папа. - Мы гораздо сильнее немцев духом и революционным энтузиазмом, да и техника у нас теперь получше.
Возвращаясь на Родину, мы остановились в Вене, в советском посольстве. Напротив возвышался дом австрийского канцлера Шушнига. Видимо, власти опасались каких-то событий: дом Шушнига охранял плотным кольцом чуть ли не батальон солдат в касках. Сотрудники нашего посольства тоже были встревожены. Они собрались вокруг отца, и он, ободряя и успокаивая их, говорил, что ход истории остановить нельзя, а себя надо держать в руках.
- В Карловых Варах, - сказал папа, - мы тоже видели таких молодчиков.
Действительно, в Карловых Варах мы как-то зашли в кафе и увидели группу кричавших и размахивавших руками мальчишек и пожилых мужчин. Папа нам объяснил, что тот, что сидит у края стола с видом пророка, это Генлейн, главарь фашиствующих судетских немцев.
Какая существовала связь между крикунами Генлейна и положением в Вене, я не знал и, честно говоря, не очень этим интересовался. Но меня огорчало, что отца все эти события тревожили, волновали и он вспоминал о них дома не один раз.
Однажды в школе классный руководитель Надежда Васильевна Дехтяр отобрала у меня блокнот с записанными «блатными» песнями. Она позвонила маме и попросила передать блокнот папе.
В тот же день у нас состоялся обстоятельный разговор. Блокнот лежал рядом, на письменном столе. Я, конечно, чувствовал себя виноватым и терпеливо молчал, выслушивая наставления отца. А он, не повышая голоса, говорил:
- Мне уже сорок лет, и то я краснею, читая песни, которые тебе так понравились. В твоем возрасте мы занимались другим - переписывали Манифест Маркса и Энгельса и заучивали его наизусть. Если нам удавалось достать газету со статьей Ленина, мы считали себя счастливыми. Ведь эти статьи, книги, листовки помогали самоотверженно бороться за идеи большевистской партии. А что ты почерпнешь из таких песен? Чему они научат тебя? За какие идеи ты будешь бороться?
Мои руки пай-мальчика лежали на краю стола, и папа своей рукой сильно придавил кончики пальцев. Мне было больно, но я смолчал и рук не отдернул.
- Подумай обо всем, - закончил беседу папа. - Жизнь настоящего человека куда интереснее этой грязи.
Еще одно поучение отца я выслушал весной 1937 года, когда готовился к вступлению в комсомол. Вместе со мной вступали мои друзья - Дима Затонский, Боря Раскин и Володя Баденков. Все мы сообща изучали историю, программу и устав комсомола.
Накануне заседания бюро райкома папа пригласил всех нас к себе в кабинет и попросил выслушать его внимательно.
- Быть комсомольцем - большая честь и большая ответственность,- говорил он нам. - Мало получить билет и ходить на собрания. Надо все свои силы отдавать учению и работе. Ведь комсомол помогает Коммунистической партии строить новую жизнь. Поэтому вы должны быть честными, скромными, горячо любить свою Родину и, если потребуется, защищать ее и быть готовыми отдать за нее свою жизнь. И еще хочу вам посоветовать: разбирайтесь во всем, что вас окружает, взвешивайте на весах своей совести и своих убеждений факты, события, поступки людей и делайте правильные выводы. Главное - быть честными перед самим собой, правдивыми перед комсомолом и партией, никогда не отступать от своих убеждений, даже если вам грозят неприятности и самые худшие беды.
Через всю свою жизнь я пронес эти советы отца и в самые горькие и тяжкие дни, когда мне было очень худо и обидно, я не поступался ни совестью, ни убеждениями.
Записывая эти воспоминания, я взглядываю на фотографию отца. Она стоит в рамке на письменном столе, и за мной неотступно наблюдает спокойный, волевой взгляд умных и проницательных глаз. На минуту я откладываю ручку и смотрю на фотографию. Мы будто обмениваемся взглядами. «Ты помнишь мои советы, сын?..»
И я снова берусь за перо.
Тот, кто изучает историю нашей партии, в частности историю Коммунистической партии Украины, найдет на страницах этой истории фамилии многочисленных друзей Ионы Эммануиловича Якира, стойких большевиков, учеников и соратников великого Ленина. А для меня в то время они были просто дядями, тетями, гостями в нашей квартире, людьми, которых уважал и любил отец. Хорошо помню П. И. Баранова, И. А. Акулова, В. Я. Чубаря, П. П. Постышева, Г. И. Петровского, С. В. Косиора, Н. Н. Попова, М. П. Амелина, Г. Д. Хаханьяна, Н. Н. Демченко, Н. Д. Каширина. Наиболее близкими, как мне кажется, были отцу Я. Б. Гамарник, И. И. Гарькавый, И. Н. Дубовой. Часто нас навещали С. И. Сапронов и его жена В. А. Камерштейн. Своими людьми в доме был шофер Баденков, давнишний адъютант папы в двадцатые годы Ф. Иртюга, последний адъютант В. Захарченко. А вообще-то наш дом всегда был полон: друзья, приехавшие в командировку военные, партийные работники....