- Так, внучек, стоим и тянем - кто кого, - без улыбки рассказывал мне дед, - да фриц-то уж больно хилый попался. Я его вместе с телком обратно в огород и потянул. Утянул было совсем.
Дед, неожиданно закончив свой рассказ, сердито замолчал. Дальше продолжала бабушка.
- Утянул бы, утянул. Их, фашистов, тут еще штук пять стояло. Они со смеху покатывались, глядя, как их фрицика дед, словно малого ребенка, волокет. Видать, уж человек он такой неудачливый был, фриц-то тот, что над ним всякий раз потешались. И тут они на выручку к нему пошли, когда дед за двор его уже уволок. Испугались, поди, не удушил бы он там его.
Бабушка вздохнула.
- Это я сейчас, старая, весело рассказываю. А тогда не до смеху было. Все, думаю, конец моему Павлу пришел. Разве простят ему такое!
- Ну-ну? - не терпелось мне услышать заключение этой истории.
- Избили моего деда. До кровушки. Избили, бросили посреди улицы в пыли и подходить не велели. А я радешенька - не застрелили, и то слава богу.
Тут дед не выдержал:
- Отомсти за меня, внучек, за честь мою стариковскую поруганную отомсти. Никто в жизни Павла Шевчука не ударил! За землю нашу, за всех людей, погубленных и поруганных ими, отомсти.
Дед помолчал, сердито насупил седые брови и неожиданно опять про свое:
- А телку все равно жалко. Два года я ее прятал. Сам корку не съем, ей отнесу. Прогонят, думаю, врага, а в колхозе какая-никакая, а живность будет. Телка-то породистая. Хорошее от нее стадо пошло бы.
Прощался со мной дед Павло торжественно. Степенно поцеловал по-христиански три раза и серьезным тоном, не допускающим возражений, благословил:
- Свидеться нам с тобой, внучек, больше не придется. Стар я. Молчать, остановил он рукой завозражавшую было бабушку. - Свое прожил честно. Тебе, дорогой внучек, желаю живым-невредимым фашиста того до победы бить. Об этом, значит, потом батьке своему, как старшему Шевчуку, доложишь. Такой мой наказ.
А вышло вот по-другому. Дед Павло пережил моего отца - "рядового Шевчука Михаила Павловича".
Как же ты, батя, не уберегся?.. Вот и в семье Шевчуков большое личное горе, которое принесла война. А я-то в прошлом году, когда узнал, что все наши живы-здоровы, радовался: обошла нас безглазая с косой...
А война продолжалась. И радость наступления и побед по-прежнему омрачалась горечью потерь. Не вернулся с боевого задания Герой Советского Союза Иван Корниенко. В каких только переделках не бывал Иван! Прошел огонь боев Сталинграда, Курска, Сандомира, и даже не был ранен...
Летчики, которые вместе с Корниенко участвовали в этом бою, видели, что самолет Ивана не горел, даже не дымил. Один из наших подошел к его истребителю совсем близко и увидел, что Корниенко все время роняет голову на грудь, видимо, в полусознательном состоянии. Тяжело ранен, а внизу - чужая территория. Бугры, кустарники, овраги, самолет можно посадить только на брюхо. Проводили самолет Корниенко до самой земли. Он еще нашел силы выровнять его. Истребитель плюхнулся на брюхо, прополз по густому кустарнику и замер - летчик даже не пытался открыть фонарь. Так в списках пропавших без вести (полной уверенности в гибели Корниенко не было) появилась еще одна фамилия...
В гнилое февральское ненастье наши войска устремились вперед, преодолевая один за другим все семь оборонительных рубежей противника, возведенных между Вислой и Одером. Наступление развивалось так быстро, что разбитые части и соединения немецко-фашистской армии не успевали закрепляться на этих оборонительных позициях.
Как-то в одном из разведывательных полетов мне довелось наблюдать любопытную картину. Было это на подходах к реке Варта, возле польского города Ченстохова. На одной из дорог я увидел колонну немецких танков, беспорядочной толпой бредущую пехоту, а в нескольких километрах южнее, ближе к реке, на большой скорости уже шли танки со звездами. В стремительном и неудержимом порыве наступления наши танкисты обогнали отступающих немцев, захватили действующие в этом районе переправы и без промедления двигались дальше. Авиационные пункты управления, чтобы успеть за быстро развивающимися событиями, стали подвижными. Расчеты этих пунктов размещались на бронетранспортерах, выделенных командованием танковых соединений.
Наши аэродромы отставали. Поэтому, чтобы прикрывать наземные войска или производить штурмовку противника, нередко приходилось пролетать над освобожденной территорией более ста километров. Это создавало большие трудности в использовании авиации, особенно штурмовой и истребительной. Но как только позволяла погода, мы летали много: штурмовали войска противника на флангах идущей вперед группировки наших войск, помогали в борьбе с окруженным гарнизоном в Бреславле, часто летали на разведку. Почти каждый третий вылет в те дни был именно разведывательным - данные о противнике нужны и наземному командованию, и авиационному. Обстановка менялась быстро, и командир корпуса, командир дивизии нередко сами принимали решение на уничтожение тех или иных объектов противника.
Как-то экипажи самолетов, уходящие на разведку, получили любопытное, но не сразу понятное указание. Нам предписывалось наряду с военными объектами отмечать на картах или запоминать расположение старинных замков, парков, интересных своей архитектурой зданий. Оказалось, что Военный совет фронта, исходя из решений партии и Советского правительства о сохранении народного достояния Польши, заботился о том, чтобы от случайных бомбежек и штурмовок не пострадали памятники архитектуры, которыми так богата эта земля{8}.
После освобождения войсками левого крыла 1-го Украинского фронта города Кракова еще до официальных сообщений мы узнали о лагере смерти - Освенциме. Кстати, сам Краков, один из древнейших и красивейших городов Польши, был освобожден нашими войсками без предварительных ударов артиллерии и авиации. Сильному артиллерийскому огню подверглись только укрепленные подступы к городу. И это было не случайно. Командование 1-го Украинского фронта, исходя из тех же гуманных соображений - не разрушать город-музей, - приняло решение стремительным ударом разбить фашистов без авиационной и артиллерийской подготовки. И, как вспоминает об этом маршал И. С. Конев в своей книге "Сорок пятый", в этих целях он специально не поставил задачу войскам, проводившим маневр на окружение города, замыкать кольцо. Если бы это произошло, гитлеровцев пришлось бы долго выбивать из Кракова, что повлекло бы за собой значительные разрушения. У противника оставалась одна дорога на юг, в горы, и он начал отходить туда. На выходе из города наши войска нанесли крагу значительный урон.
...Погода улучшилась. Авиация снова работала на полную мощность. Батальоны аэродромного обслуживания в очень сложных условиях за короткие сроки сумели восстановить существующие и создать новые аэродромы, посадочные площадки непосредственно у линии фронта. Большую посильную помощь оказало нам местное население. Поляки перевозили на подводах строительные материалы, принимали непосредственное участие в подготовке взлетно-посадочных площадок. По решению Военного совета фронта в строительстве аэродромов помогали и остальные войска. Танками укатывались грунтовые полосы, саперы сооружали самолетные укрытия.
Мы снова наносили по противнику удары большими группами. Помогаем танкистам и пехоте ликвидировать окруженные группировки и группы. Их немало осталось в тылу быстро наступающих войск на всем протяжении от Вислы до Одера, особенно после Кельце. Самые крупные из котлов - это в Бреславле на берегу Одера, сто километров севернее, тоже по Одеру, в Глогау (Глогув) и южнее по реке, в Оппельне.
Штурмовики Одинцова, Бегельдинова, Балабина, Столярова осуществляли авиационную поддержку наступления. Огнем пушек и эрэсов они буквально выкуривают с оборонительных позиций пехоту противника. Проходя на бреющем полете, мы как-то увидели любопытную картину. Из окопов выскакивают фигуры в серо-зеленых мундирах, куцых шинелях и поднимают руки вверх. Солдаты сдавались нам, летчикам, - всепоражающий огонь штурмовиков и истребителей сделал свое дело.