Махновцы (впрочем, их тогда еще не звали махновцами, Нестор ходил пока в рядовых, хотя начальнические качества проявлялись в нем все круче и круче) прикладами винтовок сбили с дверей два висячих замка, внутренний, усложненной конструкции замок искорежили двумя выстрелами из трехлинейки, и он открылся сам, и очутились в помещении банка.
Собственно, банк этот трудно было назвать банком в общепринятом понимании этого слова – в нем имелось всего две небольших комнатки, да конторка, в которой сидел управляющий – вот и вся «производственная территория».
И сейф стоял не самый лучший, – без фирменного клейма, – склепанный то ли в Киеве, то ли в Екатеринбурге, то ли еще где-то на двух рабочих коленках. Семен Каретников хотел было подвесить к сейфу бомбу и рвануть, но Марченко остановил его:
– Не надо! У меня для этих целей есть лом.
– С собой взял?
– Естественно.
Запасливым мужиком оказался георгиевский кавалер.
Лом довольно легко подсунули под дверцу сейфа, вчетвером навалились, сейф закряхтел, сопротивляясь, чуть не опрокинулся, дверца под мощным напором дюжих мужиков сдвинулась, Махно перехватил винтовку, сползшую с плеча Пантюшки Каретникова, и что было силы ударил прикладом по замку.
Хоть и мал был ростом Нестор Махно, и телосложение имел куриное – силы вроде бы никакой, лишь грозный взгляд, крутые, как у монгольского воина скулы, одна губа внахлест на другую, а был жилист и силенку имел немалую, короткими грубоватыми пальцами своими мог схватить лошадь за гриву и остановить ее. Казалось бы – ну что такое удар прикладом по замку? Замок не должен был вывернуться из расщелины, в которую его загнал неведомый мастер, а он вывернулся сам и вывернул стальной язык из толстой замочной скважины.
В сейфе были деньги, много денег… Увезли налетчики с собой в Гуляй-Поле сорок четыре тысячи рублей. Нестор был доволен: кони есть, деньги есть, осталось решить две задачи, после чего можно было выпить горилки за предстоящие успехи, – укрепить группу людьми и добыть еще оружия.
Днем устроили соревнования по стрельбе из винтовки-трехлинейки – прямо в степи, в открытом месте: кто больше набьет махоток – пол-литровых и литровых молочных крынок, – тот и победитель.
– Никого не зацепим? – оглянувшись по сторонам, спросил Чубенко.
– А что из того, если и зацепим? – Махно приподнял одно плечо, почесался о него щекой, взял из телеги винтовку, передернул затвор. Приказал: – Пантелей, ставь махотки!
Пантюшка Каретников выгреб из мешка, стоявшего там же, в телеге, несколько крынок.
– Сколько шагов отмерить, батька? – спросил он. – Пятьдесят, семьдесят пять или сто?
Махно довольно приподнял одну бровь: то, что его назвали «батькой», понравилось.
– Ставь сразу на сто.
– Не далеко ли?
– А чего мелочиться? Ставь!
Каретников подхватил махотки и потрусил в степь, в рыжеватое, выжженное солнцем пространство, на бегу считая шаги:
– Раз, два, три, четыре, пять…
– Раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять. – Махно хмыкнул.
Пантюшка досчитал до ста и остановился. Оглянулся на Махно:
– Как? Нормально будет или все-таки малость подсократитъ дистанцию? А?
– Ставь махотки.
Каретников поспешно поставил в рядок шесть крынок – сколько смог насадить на пальцы обеих рук и унести, столько и поставил, – и торопливо, мелкими спотыкающимися шажками потрусил обратно. Он даже еще не добежал до тачанки – не успел, – когда Махно поднял винтовку, повел стволом вдоль рядка красноватых, украшенных незатейливым орнаментом – орнамент местный, гончар обычно делает его либо щепкой, либо пальцем, – крынок.
– Стрелять будем, значит, так, – сказал он. – Каждому на руки – по пять патронов. Кто больше крынок расколотит – тот и победитель.
– А приз, батька? – спросил Пантюшка. – Обязательно должен быть приз.
– Приз будет такой… Двести рублей из Жеребецкого банка. – Махно прицелился и выстрелил. Сухо вживкнула пуля, рассекая горький степной воздух, крынка, стоявшая посередине рядка, разлетелась на несколько крупных черепков.
Пантюшка захлопал в ладоши:
– Браво, батька!
– Погоди, еще не все пули отстреляны, – осадил его Махно, выбил из казенной части стреляную гильзу, попахивающую кислой гарью, – еще не вечер… – Резким движением он послал затвор вперед, загоняя в ствол новый патрон.
Задержал в себе дыхание, зажал зубами что-то невидимое и, похоже, невкусное – одна бровь у Махно недовольно взлетела вверх, вторая, наоборот, опустилась, – и вторично нажал на спусковой крючок.
Над степью шевельнулся воздух, вторая крынка разлетелась на куски.