— Да-да, — нетерпеливо отозвался Джек Обри. — Трос с кабестаном соединен?
— Соединен, сэр, — после секундной паузы послышался ответ.
— Тогда тащите.
Трос был прикреплен к середине рея, а затем проложен почти до конца правого борта и привязан в дюжине мест стопорами — отрезками плетеной каболки — к носовой части рея. Трос, привязанный к ноку рея, был пропущен через блок на марсе, затем через другой блок на палубе, откуда он шел на кабестан. После того как начали вращать кабестан, рей стал подниматься из воды, постепенно принимая почти вертикальное положение, пока не оказался на борту судна и не был аккуратно направлен между снастями такелажа.
— Разрезать наружный стопор, — приказал Джек Обри.
Каболка упала, и рей немного наклонился, удерживаемый следующим стопором. По мере того как он поднимался, перерезались другие стопоры, и, когда они были перерезаны, рей повис точно под марсом.
— Так не пойдет, капитан Обри, — произнес мистер Браун, нарушая тишину вечера своим могучим рыком. — Рей слишком велик, и его наверняка унесет ветром. Надо обрезать ноки и уменьшить толщину.
Напоминавший перекладину огромных весов, рей действительно выглядел чрезмерно большим.
— Закрепить лопаря, — сказал Обри. — Не там, подальше к краям. На половине второй четверти. Потравить трос и спустить рей.
Рей опустился на палубу, и плотник бросился за своими инструментами.
— Мистер Уотт, — обратился командир к боцману, — прошу вас, закрепите шкентеля.
Боцман разинул было рот, но затем закрыл его и медленно принялся за работу: повсюду — за исключением сумасшедшего дома — шкентеля крепятся, точно стремена у лошадей, как коренная часть лопарей (или как коуш на гаке, если угодно), и ни одно из этих устройств не устанавливалось, если нет ограничителя на узкой части, если только конец дерева не был отпилен и не снабжен хомутом, который мешал бы снасти сползать к середине рея. Вновь появился плотник с пилой и линейкой.
— Рубанок у вас есть, мистер Лэмб? — спросил Джек Обри. — Пусть ваш помощник принесет рубанок. Снимите бугель с рея и обстругайте его концы, пожалуйста, мистер Лэмб.
Изумленный Лэмб, наконец понявший, что задумал капитан, принялся медленно стругать ноки рея, снимая стружку до тех пор, пока поверхность дерева не стала как новой и круглой, размером с полпенсовую булочку.
— Достаточно, — заключил Джек Обри. — Снова поднимайте рей, сохраняя его в положении, перпендикулярном набережной. Мистер Диллон, мне нужно на берег. Верните пушки на склад и ждите меня. Мы должны отплыть до вечерней пушки. Вот еще, мистер Диллон, всех женщин — на берег.
— Всех без исключения, сэр?
— Всех, не имеющих брачного свидетельства. Всех потаскушек. Шлюхи хороши в порту, но в море они ни к чему.
Он помолчал, спустился к себе в каюту и через две минуты вернулся, засовывая в карман какой-то конверт.
— Не забудьте про рей! — воскликнул он, садясь в шлюпку.
— Вы будете рады, что послушались моего совета, — сказал мистер Браун, встретив капитана у крыльца. — Рей унесло бы как пушинку с первым порывом ветра.
— Разрешите мне выступать дуэтом, сэр? — спросил Джек Обри с каким-то щемящим чувством. — Я намерен захватить с собой друга, о котором уже упоминал, — великого музыканта, сэр. Вы должны познакомиться с ним в следующий раз, когда мы вернемся в Магон. Вы должны позволить мне представить его миссис Браун.
— Буду польщен и счастлив, — отозвался мистер Браун.
«Теперь к гостинице „Корона“ — и предстанем героями», — сказал себе Джек Обри, двигаясь рысцой с книгой в руке. Как большинство моряков, он был грузен и, находясь на берегу, быстро потел. «В нашем распоряжении еще шесть минут», — определил он, посмотрев при свете сумерек на часы, приближаясь к причалу.
— А вот и вы, доктор. Надеюсь, вы простите меня за то, что днем я вас потревожил. Шеннаган, Бассел, вы двое идете со мной, остальные остаются в шлюпке. Мистер Риккетс, вы бы отошли ярдов на двадцать от берега, чтобы не вводить их в соблазн. Вы меня извините, сэр, если я сделаю кое-какие покупки? У меня не было времени посылать за провиантом, поэтому не будет ни баранины, ни ветчины, ни вина. Боюсь, что большую часть похода придется ограничиться солониной, колбасой и пудингом, запивая все это разбавленным грогом. Однако в Кальяри мы сможем разговеться. Позвольте морякам отнести ваши вещи в шлюпку. Кстати, — продолжал он, шагая в сопровождении двух моряков, следовавших за ними, — пока не забыл, у нас на флоте принято выдавать аванс после принятия на службу. Думая, что вам это не покажется неуместным, я положил в этот конверт несколько гиней.
— Какой славный обычай, — отозвался Стивен с довольным видом. — И как часто он бывает в употреблении?
— По — разному, — отвечал Джек Обри. — Но на флоте так заведено.
— В таком случае, — сказал Стивен, беря конверт, — я непременно подчинюсь таким порядкам: я не желаю выглядеть белой вороной и весьма вам обязан. Вы не могли бы выделить одного из ваших моряков? Виолончель — вещь громоздкая; что касается остальных вещей, то у меня лишь небольшой сундучок и несколько книг.
— Тогда встретимся через четверть часа у входа, — отозвался Обри. — Прошу вас, не теряйте ни минуты, доктор. Шеннаган, присмотрите за доктором и позаботьтесь о его багаже. Бассел, вы пойдете со мной.
Пробили часы, и под их затихающий звон Джек Обри сказал:
— Мистер Риккетс, поставьте сундучок в нос, а сами садитесь на него. Доктор, а вы усаживайтесь вон там и берегите свою виолончель. Великолепно. Оттолкнись! Весла на воду. Брызг не поднимать.
Добравшись до «Софи», моряки подняли на левый борт доктора с его пожитками — так, будто это был какой-то груз. Они были слишком невысокого мнения о новичках, чтобы позволить доктору самостоятельно подняться даже на незначительную высоту. Джек Обри отвел новоприбывшего в отведенную ему каюту.
— Не ударьтесь головой, — предупредил он. — Эта маленькая берлога ваша, устраивайтесь поудобнее и простите меня за недостаточное внимание. Мне надо подняться на палубу.
— Мистер Диллон, — спросил капитан, — все ли в порядке?
— Все в порядке, сэр. Все двенадцать «купцов» отсемафорили.
— Превосходно. Прошу вас, произведите пушечный выстрел и ставьте паруса. Думаю, мы сможем выйти из гавани, поставив брамсели, если этот слабенький ветерок еще удержится. А затем, пройдя с подветренной стороны мыса, окажемся на достаточном удалении от берега. Так что ставьте паруса, а затем надо будет заняться разбивкой на вахты. Длинный день сегодня выдался, мистер Диллон?
— Очень длинный, сэр.
— Я уже думал, он никогда не кончится.
Глава третья
Две склянки, прозвучавшие во время утренней вахты, застали «Софи» идущей по тридцать девятой параллели с ветром, дувшим в галфвинд. Под брамселями шлюп кренился не более чем на два пояса. Можно было бы поставить и бом — брамсели, если бы это стадо «купцов», шедших с подветренной стороны, не решило идти самым малым ходом и до тех пор, пока не рассветет окончательно, неукоснительно придерживаться правила: тише едешь — дальше будешь.
Небо было все еще серым, и никто не мог определить, была ли погода ясной или же небо было затянуто облаками; однако море имело перламутровый оттенок, свойственный скорее свету, чем мраку, и этот свет отражался в выпуклых топселях, напоминающих крупные серые жемчужины.
— Доброе утро, — поздоровался Джек Обри с морским пехотинцем, стоявшим на часах у дверей его каюты.
— Доброе утро, сэр, — ответил часовой, вытянувшись по стойке «смирно».
— Доброе утро, мистер Диллон.
— Доброе утро, сэр, — отозвался лейтенант, притронувшись к треуголке.
Джек Обри определил состояние погоды, состояние парусов и вероятность ясного утра. После душной каюты он с удовольствием набрал полную грудь воздуха. Повернулся к планширю, в это время еще не завешенному койками, и посмотрел на торговые суда. Они были слегка разбросаны, но никто не отстал. То, что он принял за далекий кормовой фонарь или необычно яркий топовый огонь, оказалось стариком Сатурном, повисшим так низко над горизонтом, что он, казалось, запутался в такелаже. С наветренного борта Джек увидел сонных чаек, лениво пререкавшихся над рябью, которую гнали по поверхности сардины, анчоусы или же мелкая колючая макрель. Скрип блоков, негромкое шуршание тросов и парусины, угол жилой палубы и изогнутая линия пушек перед ним — все наполняло его сердце такой радостью, что он едва не принялся по-ребячьи скакать на месте.