— Он плохо переносит полет, — неохотно сказала Надя.
Перемешивая в чашке кофе, Егоров усмехнулся:
— Когда-то переносил отлично.
— Годы не те, — защищая мужа, ответила Надя.
— Да и сердце пошаливает, — слабо улыбнулся Сорокин. Лицо у него в самом деле было бледное, потное, нездоровое, а улыбка — как у страдальца. — Ну, идем? — страдальчески спросил он жену. Очевидно, это было продолжение их разговора.
— А зачем нужна я? Сходи сам и выясни. — Надя явно не хотела оставлять сына вдвоем с Егоровым.
Но и у Сорокина были причины не оставлять жену за этим круглым мраморным столиком.
— Нет, идем вместе, — сказал он настойчиво.
— Ну, хорошо, если тебе так хочется.
Перед тем как уйти, она поправила воротник Алешиной белой рубашки. Сын застенчиво и грубовато — по-взрослому — отвел ее руку. И Егоров подумал, что вот он, отец, первый раз остается наедине со своим сыном, а тот уже давно не мальчишка.
— Знаете, — сказал юноша, когда мать и отец вышли из зала, — папа не хочет дальше лететь. Ему в самолете плохо.
«Еще бы! В моем самолете! — подумал Егоров. — И папа пытается улизнуть». Но вслух он ответил другое:
— Пожалуй, они опоздали. Через полчаса вылетаем. Не успеют снять ваш багаж. Куда они пошли?
— К дежурному. Но мама не хочет поездом, говорит, жаль времени.
— Да, время летит. — С грустью Егоров добавил: — Только встретились — и расстаемся.
Алеша посмотрел на него пристально; может быть, начинал понимать, что человек этот имеет какое-то близкое отношение к матери и отчиму, а не просто их старый знакомый.
— А ты помнишь, — спросил отец, — я приходил к вам лет десять назад? Ты учился тогда в первом классе. Помнишь? Ты еще показал мне фотографию своего отца. Там он снят около самолета, на фронте.
— Нет, вас я не помню. А фотографию храню. — Хмурясь, юноша провел пальцем по гладкому холодному мрамору. — Послушайте, вы обещали ответить мне. Вы знали моего отца?
— Нет.
— А откуда вам известно о его гибели?
— Кто-то рассказывал. Очень давно.
Сын, подняв глаза, усмехнулся:
— Вот так всегда.
— Как? — не понял Егоров.
— Где-то и кто-то рассказывал. Очень давно. А я должен им верить на слово. Но никто, кроме мамы, его не видел. Правда, она говорит, он был богатырь и герой. Рост — во! Выше вас. Не верите? А вы спросите у моей мамы. — Алеша смотрел на него с откровенной усмешкой.
Похоже, сын в самом деле начинал мыслить по-взрослому. И, кажется, не верил более в сказку о богатыре-отце, которую ему придумала мать.
Подумав так, Егоров сказал тихо:
— Послушай, парень... А если твой отец не погиб? Если жив?
— Жив? — На миг Алеша вспыхнул надеждой, как-то засветился весь. И сквозь усмешку вновь прорезался тот доверчивый, грустный мальчик, который когда-то протянул отцу старую фотографию с обломанным уголком. — Жив? Нет... — Надежда в глазах угасала. — Если он жив, где же он?
— Просто мне так подумалось.
— Он бы ко мне пришел.
— Да, ты прав.
— Но иногда мне тоже кажется, что он жив.
— Почему?
— Сам не знаю. Может быть, потому, что никто не может мне рассказать, где и как он погиб.
— И все-таки его нет, — ответил отец устало.
А сын, помолчав, сказал вдруг с холодноватой улыбкой:
— Да и был ли он? Был ли мой героический папа?
И отца поразили не слова эти, а эта улыбка: давно ему знакомая, холодноватая, скользящая сорокинская улыбка. И отцу уже не казалось, что сын так похож на него, он даже почувствовал к нему неприязнь и вместе с тем острую боль за него.
— Ну, юноша, мне пора, — с усилием сказал он, боясь, что больше не выдержит. — В самолете увидимся.
Его чашка кофе осталась нетронутой на мраморном столике. Уходя, он не оглянулся.
А до вылета было еще двадцать минут. Вспомнив, что его ждут, он пошел в ресторан. Стол у окна был пуст. Экипаж уже ушел к машине. Одна Вика сидела и ждала командира. Мисочка с пельменями была закрыта салфеткой.
— Кажется, я опоздал.
— Ничего, — мягко сказала она.
Похоже было, что Вика о чем-то догадывалась. Но молчала, не спрашивала.
— Садитесь. — Она подвинула ему мисочку.
— Спасибо, не хочется. Да и времени у нас мало. Идем.
— Да, пора, — согласилась она.
Вместе они вышли на перрон. Было уже темно. Горели матовые шары, чуть моросило, блестели лужи.
В полутьме тускло отсвечивал фюзеляж самолета с желтоватыми точками иллюминаторов. У трапа тянулась очередь. Но пока Егоров и Вика шли к машине, очередь растаяла, у трапа остались последние пассажиры. Сорокиных среди них не было.
Егоров оглянулся. Перрон был безлюден, никто не спешил, никто не опаздывал. И Вика, вероятно, заметила его взгляд. Но опять ни о чем не спросила, сама догадалась.