И я направился к кухне. А вскоре убедился, что прием, оказанный мне, был вовсе не исключением, а действительно одной из многих прекрасных традиций медведевского отряда: встретить новичка человеческим теплом, накормить, дать отоспаться, отогреть душу у ночного костра в сердечной беседе с товарищами, предоставить человеку возможность обрести себя после долгих месяцев оккупационного режима, прежде чем вручить ему оружие, сделать активным бойцом.
Здесь заботились о человеке не на словах, а на деле. Как-то хмурым осенним днем, когда по желтым осиновым листьям уныло и сонно шелестел затяжной дождь, нашей роте было приказано построиться. Раздалась команда: "Смирно!" - и командир роты подбежал к Медведеву, который неожиданно вдруг возник из-за деревьев. Он принял доклад, скомандовал: "Вольно!" - и направился вдоль строя, внимательно изучая нашу обувь. В общем, это было малопривлекательное зрелище, но особенно бросались в глаза ботинки одного партизана, состоявшие лишь из верхней части, подошва в них отсутствовала вовсе. Медведев остановился, потом посмотрел на ноги командира роты, а тот как раз недавно справил себе в хозчасти щегольские хромовые сапоги.
- Разуйтесь! - приказал ему полковник. Тот снял сапоги. - А вы примерьте, - предложил он владельцу ботинок. - Как, впору, не жмут?
- Никак нет, товарищ полковник!
- Вот и носите на здоровье.
Командир роты стоял красный как рак - он уже все понял.
- Разойдись! - скомандовал Медведев и стал о чем-то беседовать с командиром роты.
К первым заморозкам все мы были обуты более или менее прилично. Себя командир роты обеспечил в последнюю очередь.
К тому времени, когда я пришел в отряд, традиции медведевцев прочно сложились и являлись неписаным уставом повседневной жизни партизан. В первую очередь это были, конечно, традиции боевые, но и своеобразный партизанский быт являлся тоже традиционным, и в нем сказывалось исключительное умение командира и комиссара максимально использовать для общего дела способности и профессиональные навыки отдельных людей.
Первый самолет с Большой земли медведевцы приняли неудачно - помешал туман, и машина при посадке получила такие повреждения, что подняться в воздух уже не могла. Летчики, к счастью, не пострадали. Решено было снять с самолета все, что возможно, а затем сжечь его. Снят был, в частности, и крупнокалиберный турельный пулемет. Но возник вопрос, как его использовать, как приспособить в качестве пехотного оружия? Медведев вызвал к себе сержанта Григория Шахрая. Изучая анкетные данные своих подчиненных, он запомнил, что Шахрай до войны работал слесарем в ЦАГИ.
- Сможешь с ним сладить? - спросил Медведев.
- Постараюсь, товарищ полковник!
И вскоре Шахрай соорудил для пулемета тяжелый лафет на колесах от телеги. Пулемет использовался в основном во время диверсий на железной дороге, главным образом против паровозов. Паровозный котел он превращал в решето и при этом производил чудовищный грохот, нагоняя на немцев невероятную панику.
Испанец Ривас никак не мог найти себе применение в отряде - щуплый, физически слабый, он не способен был нести боевую службу наравне с другими. При переходах он так уставал, что его приходилось сажать на повозку вместе с ранеными. В конце концов ему предложили отправиться обратно в Москву с первым же самолетом, который прилетит в отряд. Ривас с горечью согласился.
Однажды он увидел, что один из партизан возится с испорченным автоматом. Испанец подошел, посмотрел и предложил попробовать отремонтировать оружие - по специальности Ривас был авиационным механиком. Оказалось, что в диске автомата лопнула пружина. Ривас отыскал в хозчасти сломанный трофейный патефон, вытащил из него пружину и пристроил ее к автомату. Оружие вернулось в строй.
Этот случай принес испанцу славу оружейного мастера, и к нему потянулись партизаны с "больным" оружием. Разведчики достали для него тиски, молотки, напильники, щипцы, и Ривас целыми днями пилил, сверлил, резал. Множество испорченного оружия всех систем и марок стало действовать. Так нашелся в отряде оружейный мастер.
Запасы тола в отряде быстро истощались, его явно не хватало. Однажды разведчики обнаружили штабеля брошенных немецких снарядов. Медведев поручил Маликову и Шахраю попытаться их использовать в качестве взрывчатки. Маликов быстро сумел наладить весьма опасное производство, которое партизаны окрестили "фабрикой Маликова".
Человеку малосведущему в этом деле могло показаться, что партизан, занимавшийся выплавкой тола, попросту отлынивал от службы. Сидит у костра, помешивает самодельной кочергой головешки под огромным котлом и покуривает. Те, кто знал, что варится в котле, считали, что опаснее и труднее работы вообще нельзя придумать: после такой работы у людей седели волосы.
Добытчик тола должен был внимательно следить за тем, чтобы вода в котле нагревалась постепенно, чтобы костер был не большим, не жарким, чтобы огонь не лизал пузатые стенки котла, не покрытые водой, и не доставал своим языком тела снаряда. В противном случае...
Николай Струтинский замечательно подражал голосам лесных обитателей. Как он рассказывал, в панской Польше его подростком взял к себе на службу богатый помещик в качестве "казачка". Помещик этот был страстным охотником и постоянно брал с собой Колю - парнишка таскал за хозяином тяжелую сумку с патронами и ружье. Вот тут он и узнал лесные голоса, вскоре научился их различать и, обладая тонким слухом, искусно подражать им.
В отряде искусство Струтинского быстро нашло применение. Разведчиков, дежуривших на "маяке" и приходивших в отряд, Струтинский тоже научил подражать птичьим голосам, и, подходя к "маяку", разведчики подавали условный сигнал и получали соответствующий отклик.
После длительного и тяжелого перехода отряда из-под станции Толстый Лес в Рудню-Бобровскую обувь у многих партизан пришла в полную негодность. Надвигалась зима. Обувная проблема казалась неразрешимой...
Однажды боец Петр Королев попросил у своего командира взвода отпустить его на полчаса в лес.