Этим я отнюдь не стремлюсь доказать, что в таких ресторанах обожают безнадежно пьяных. Как не стану утверждать и того, что любят безнадежно трезвых. Практика неопровержимо свидетельствует, что идеальный человек для упоминаемого типа заведений — это гражданин, который малость «под мухой».
Который «под мухой» — он ведь что? Он фужерами не хрустит, котлетами в соседей не целится и вообще насчет безобразий строг. Но зато, будучи алкогольно небезупречным, он теряет не столько способность, сколько интерес к точному счету и качеству обслуживания. А если и не теряет — все равно его можно упрекнуть выпадением памяти, вписав между двумя рюмками, которые были, третью, которой не было. Или отвести иные заслуженные претензии испытанной репликой: «Выпили, гражданин, а теперь еще хулиганите!» Хотя никакого хулиганства и в помине не было, а имелась естественная требовательность человека, который пришел сюда не упиться, а отдохнуть.
Только он, который малость «под мухой», редко бывает слишком требовательным. Он как бы чувствует за собою некий грех. И если он не совсем уж без понятия — никогда не станет ничего никому доказывать. Ибо он предвидит некие осложнения: лаконичное сообщение по месту работы «Был в ресторане» звучит порою почти столь же предосудительно, как «Попал в вытрезвитель». И будем предельно искренни: для подобных суждений есть хотя бы то основание, что из таких вот ресторанов иных клиентов можно почти без риска ошибиться везти в оное полезное медицинско-милицейское учреждение.
А вот ежели посетитель как стеклышко, — ух, какие тогда возникают невообразимые осложнения!
Недавно в одном из ростовских-на-Дону ресторанов состоялся дружеский вечер однокашников. И надо же случиться, что один из друзей оказался не то с печенью, не то просто убежденный трезвенник. В общем, встретились, пообщались, официантка приносит счет, а трезвенник говорит:
— Больно много насчитали.
— Здрасьте! — бестрепетно отвечает официантка. — Как водку пить, так пожалуйста, а как расплачиваться, так уже много!
— А я, — говорит трезвенник, — водки не пил.
Тут официантка явно заколебалась: кто его знает, может, он и в самом деле больной? Пересчитала в меньшую сторону и опять приносит.
— Нет, — говорит трезвенник, — опять много.
— Как же много! — обескураженно говорит та. — Вы бы лучше вина не пили, чем напраслину возводить.
— А я и вина не пил.
На официантку уже даже и смотреть жалко.
— Извиняюсь, — говорит она, — но я имела в виду пиво, которое тоже оказывает.
— И пива! И вообще, требую провести экспертизу.
Угроза экспертизы сразила несчастную наповал, и с третьего захода счет приобрел долженствующий вид. Но от прощальной реплики она все же не удержалась:
— Ходят здесь, только место чужое занимают!
«Вот почему я настоятельно рекомендую, — пишет в редакцию инженер В. Гранников, — всем, кто отправляется в ресторан, иметь в своей компании одного непьющего».
Инженер В. Гранников скромен в своей рекомендации: он говорит лишь об одном таком оригинале. Ну, а если вдруг получится так, что вся компания — непьющие? Вправе ли мы называть этот странный безалкогольный коллектив уютным словом «компания»? А может, им вообще не место в ресторане?
Тут наш ход рассуждений может быть прерван напоминанием об одном административном новшестве. То есть, может, оно и не такое уж новшество, однако нынче внедряется как бы с первой попытки. О том, что теперь строго-настрого, без единого исключения, под угрозой тягчайших кар и повсеместно велено не выдавать более ста граммов на застольную душу. А раз так, то автор вроде бы ломится в открытую дверь.
Даже сделав вид, что дверь и в самом деле настежь распахнута (а мы, между нами говоря, догадываемся, что порою кое-где иногда бывает, что вслед за первыми ста граммами появляются вторые, третьи и даже восьмые), так вот, даже поверив в безукоризненную действенность этого как бы новшества, заметим, однако, что дело все же в другом. Может, оно и хорошо, и даже необходимо на данном этапе, что посетителям ресторана не дают напиться, но неизмеримо лучше и надежнее, когда сам посетитель напиться не хочет. Когда рюмка водки или бокал вина сопутствуют его отдыху, а не являются самоцелью.
Что же тогда будет этой ресторанной самоцелью для людей, которые в принципе могут поужинать и дома?
Общение. Причем не просто общение, а по интересам.
В одном варшавском ресторанчике посетителей встречает боксер. Не боксер-вышибала, не боксер — угроза хмельным, а приветливый пес с умными глазами и до блеска надраенной шерстью. Он свободно разгуливает по залу, общаясь с посетителями дружелюбно, но без попрошайничества.
— Тьфу! — воскликнет иной читатель. — А если я терпеть не могу собак? Если меня от одного их вида бросает в дрожь?
Что ж, если вам с собаками не по пути, то вы сюда и не ходите. Придут другие, обожающие животных. А вас ждут тремя кварталами дальше, где не только пса — канарейки не держат. Где все разговоры так или иначе касаются дорогого вашему сердцу вышивания болгарским крестом или сфокусированы на прелестях дрожжевого теста.
Только не поймите меня так, будто все проблемы могут быть запросто решены введением боксеров, болонок или доберман-пинчеров в штат ресторанных заведений. Речь идет о другом — об изюминке. О создании такой атмосферы, при которой ресторану хорошо и прибыльно жилось бы с трезвыми, а трезвым — славно отдыхалось в ресторане.
ДВОЮРОДНЫЙ ПЛЕТЕНЬ
На очереди вопрос о тех, кто не состоит на очереди, — о владельцах индивидуальных домов.
Изящные домики закарпатского Мукачева и могучие пятистенки металлургического Белорецка, уютные строения Вышнего Волочка и прохладные одноэтажки Самарканда... Каждое утро скрипят калитки. Притоки тех, кто живет в собственных домах, пополняют собою потоки металлургов и мебельщиков, ткачих и машиностроителей, устремляющихся к проходным. И сколько ни приглядывайтесь, вы не сумеете по виду отличить токаря-квартиросъемщика от токаря — владельца индивидуального домостроения.
Но слышите? Даже слова эти — владелец индивидуального домостроения — звучат с какой-то раздражающей высокопарностью. Ибо ухо наше привыкло и приспособилось к другому, более краткому термину — частник.
Строго говоря, называть советского человека, проживающего в собственном доме, частником — все равно что считать потомственного заводчанина наследным заводчиком. Большая Советская Энциклопедия специально предупреждает, что «частную собственность нельзя смешивать с личной собственностью граждан социалистического общества».
Однако служащие гор-, рай-, рем-, строй-, быт-, жили прочих контор, вероятно, редко листают энциклопедию. В противном случае индивидуальные владельцы не натыкались бы так часто на колючие и несправедливые слова:
— Частный сектор не обслуживаем.
Вероятно, на заре своего существования эта фраза выражала искреннее презрение коллективиста. Но с той поры, как у нас экспроприировали последнего экспроприатора, для презрения не осталось оснований. Однако формулировка сохранилась в канцелярском арсенале. Ею стали прикрывать безынициативность, нежелание обременять себя лишними хлопотами и даже просто лень. Обыкновенная чиновная лень, не признающая никакой деятельности, кроме чесания подмышек, приобрела видимость воинствующей принципиальности. Да, отвечают, не обслуживаем! Категорически! Но не все дома, а только — частные. И не требуйте от нас, чтобы мы подводили канализацию к «чуждым» строениям, потому что это будет уже не канализация, а абстрактный гуманизм.
И вот организации, призванные проводить обычные водопроводы, начинают проводить необычные водоразделы. Между зернами и плевелами, между квартиросъемщиками и владельцами домов. Между, грубо говоря, хорошими и, грубо говоря, плохими клиентами.
С плохими говорят очень грубо, жестким языком ультиматума. Начальник службы уличных сетей треста Казаньгоргаз обязал владельцев домов отрыть по нескольку шурфов два на два метра. И засыпать их после того, как работники горгаза проведут профилактический осмотр. Среди владельцев есть женщины, инвалиды, престарелые — им-то как отрыть по солдатскому окопу полного профиля? А ведь ничего, выдюжили. Кто сам, кто со стороны нанял. Потому что кара слишком уж сурова: отключение газа в зимний период.