Ох уж эта основа взаимности! Хотя мы с вами твердо решили, что ни за что не пойдем топиться, полюбив работницу кафе, все же с подобным «равноправием» следует разобраться.
С тех пор как человечество пришло к выводу, что одному и тому же индивидууму нецелесообразно быть одновременно и академиком, и плотником, и швецом, и жнецом, и на дуде игрецом, словом, с тех пор как всеобщее разделение труда стало свершившимся фактом, основа взаимности далеко ушла от примитивного обмена чем угодно: санями, валенками, самолетами или улыбками. Другими словами, полного, тютелька в тютельку, равноправия в процессе производства нет и быть не может. Я дремлю под гул моторов, а в это время пилот самолета неотрывно следит за приборами. Я читаю газету, шевеля пальцами в безразмерном носке, а сапожник спешно и качественно вгоняет гвозди в мою прохудившуюся подошву. Вы сейчас сладко спите, а я пишу этот фельетон... И так во всем!
Давно и неопровержимо установлена четкая взаимосвязь между ростом товарооборота и качеством товаров. Но, вероятно, если бы мы обратились к экономистам и социологам, они сумели бы показать не менее четкую, в цифрах выраженную взаимосвязь между ростом товарооборота и качеством улыбок, между выполнением торговых планов и любезностью продавцов, официантов, работников бытового обслуживания. Сегодня все больше товаров навсегда лишаются надоевшего определения «дефицитный», и соответственно особенно заметным и нетерпимым становится дефицит профессионального мастерства, профессиональной четкости и профессиональной культуры.
Впрочем, профессиональная культура вряд ли возможна без культуры общей. Я в этом лишний раз убедился, когда свидание с королевой Шантэклера подошло к концу и в зале вспыхнул свет. У выхода я встретил Петю и сказал:
— Напрасно ты так грубо разговаривал с людьми. Вот напишут об этом, и тебе еще попадет.
— Пускай только попробуют! Они бездельники, а я работаю! За кого поверят — за меня или за них?
— Петя, ну разве так можно говорить о людях? И кроме того: не «за кого поверят», а «кому»!
Петя подумал и признал ошибку:
— Так у меня ж по русскому переэкзаменовка...
МИР УДАЧИ
Все совершенствуется: в телевизорах поселилась радуга, чай в поездах крепчает, орлята учатся летать. И зажим критики, исходящей снизу, тоже не стоит на месте. Теперь не встретить уже такого начальника, который в перерыве собрания вызывал бы к себе в кабинет нижестоящего критика и вопил бы, брызжа слюною и круша полумягкий инвентарь: «Закопаю! Растопчу! Со свету сживу в двадцать четыре часа и с лишением жилплощади!»
Нет, теперь вам не увидеть такого — повымерли. А если вдруг ненароком повстречаетесь, знайте: это не настоящий зажимщик. Это пережиток, редкостный экспонат, дедушка отечественного волюнтаризма. А что данный дедушка слишком громко вопит, так ведь шепотом лебединую песню петь неинтересно.
Все это, понятно, не означает, что с голым администрированием совсем уж покончено — просто нынче оно не такое уж голое. Чаще всего оно до бровей запахнуто в маскировочный халат невозмутимой объективности. Сегодняшний зажимщик не суетится, не порет горячку и вообще всячески избегает внешних эффектов. Он подкарауливает миг удачи, как умудренная жизненным опытом кошка ждет притаившуюся мышь: благодушно прижмурившись и даже чуть отвернувшись в сторону. Потом внезапный прыжок, короткий писк, и вот уже автор критических замечаний, растерянно улыбаясь и не до конца еще понимая, как это все случилось и в какие именно вечера, несет заявление: «Прошу по собственному...» И объясняет потом причину ухода своим друзьям и знакомым: «А-а, надоело!..»
Но это не ему надоело. Это он надоел.
Да и как же мог не надоесть, скажем, машинист тепловоза Белан директору шиферного завода Гончаренко? Кто выступал на собрании заводского актива с острой критикой администрации? Кто сообщил областному комитету народного контроля о приписках, перерасходе сырья, покровительстве явно не заслуживавшим доверия гражданам? Он, Белан! Кого благодарила прибывшая комиссия, когда факты подтвердились? Его, Белана! Кому исключительно обязан директор сгущавшейся над ним, но, к счастью, не разразившейся грозой? Да все ему же, Белану!
Ну так что, прикажете разбивать в щепу полированные столы? Бессильно скрежетать зубами, укрывшись в тени президиумного графина?
Директор отверг и то, и другое. Ну и молодец, и умница. Потому что всего, чего хочешь, можно дождаться, было бы здоровье.
А тут как раз и случай подоспел: пришли к директору утверждать список тех, кого поощряют бесплатной туристской путевкой по республикам Средней Азии. Глянул он в список, и аж сердце зашлось: первою строкою в списке — Белан.
Вычеркнуть? Да, конечно, вычеркнуть! Толстовцы мы, что ли?
Правда, будь это тот самый Белан, в вычеркивании его содержалось бы не много удовольствия. Прежде всего, могли бы укорить местью за критику и голым администрированием, а Владимир Михайлович терпеть не мог этих формулировок. Затем, если говорить по душам, до души машиниста этим не достанешь, он и без экскурсий знает о директорской к нему неприязни.
Но в том-то и прелесть, что это был не тот Белан. Или, точнее, не та Белан. Или, еще точнее, не совсем та Белан. Это Галя Белан, девятиклассница, дочь машиниста. А вот сам машинист — это уж точно, это уж тот.
Благоразумно придержав свой решительный карандаш, директор решил нанести неотразимый удар, но, понятно, чужими руками. Чьими именно? Ну, хотя бы милыми ручками вот этой учительницы Пеньковой, которая пришла для согласования списка.
— Так-так, — приступил к операции директор. — Это вы очень правильно сделали, что пришли посоветоваться.
— Конечно, Владимир Михайлович, — поспешила согласиться Пенькова.
При этом и учительница, и сам директор прекрасно понимали, что решительно ничего правильного тут нет и зря явилась учительница к директору для согласования списка. И впрямь: профсоюзный комитет шиферного завода приобрел путевки для подшефной школы, выставив перед педагогами лишь два условия: во-первых, чтобы путевки достались лучшим ученикам, а во-вторых, чтобы родители этих учеников работали на заводе. А коль скоро место работы родителей не вызывало сомнений, то к чему директорская виза? Школа и только школа могла решить, кто из ребят худший, кто лучший, кому ехать и кому оставаться.
Да она уже решила сама: до отъезда оставался один день, и счастливые мамы счастливых детишек собирали чемоданы. Вышестоящий просмотр экскурсантов казался пустой формальностью.
Но тут-то у Владимира Михайловича и прорезался повышенный интерес к профсоюзному мероприятию:
— Так-так... Начнем с самого начала: Белан. Как у нее с выполнением... Я имею в виду: уроки готовит регулярно?
— Регулярно, — ответила учительница.
— Это хорошо. А в смысле общественной активности?
— Пример для класса.
— Совсем удовлетворительно. И давно она у вас такая передовая?
— Давно.
— Ай, молодец! — радостно воскликнул директор, как будто все это было для него внове, будто его дочь не училась с дочерью машиниста в одном классе. И тут же сердобольно вздохнул: — Эх-хе! Жалко девочку, не повезло ей с отцом. Лодырь, пьяница, бракодел, склочник, анонимщик и тэ дэ и тэ пэ. Как говорится, дети, будьте осторожны в выборе родителей. В общем, придется нашей отличнице посидеть дома. Правильно я говорю?
— Правильно, Владимир Михайлович, — поспешила согласиться учительница. — Но, может быть, всетаки?..