то ли в смелом кипении Волгой являясь самой.
Раздел II
Эпифании
Между жанрами и названиями
Иван Бунин, непревзойдённый мастер русского языка, оставил миру пророчество. О том, что проза, развиваясь в веках, станет всё больше походить на поэзию. Не в смысле внешних атрибутов, связанных с ритмом и размером, а в смысле цветения языка.
Принято считать, что проза являет горизонтальную планку развития человека, а поэзия – вертикальную. От скрещивания этих понятий получается символ жизни – крест. И Бунин присягнул этому кресту.
Существует немало названий, характеризующих поэтичность прозаического языка. Орнаментальная проза, ассоциативная, лирическая миниатюра, эссе и многие другие. И среди этих названий не слишком примелькавшееся – эпифания.
Слово это библейское. Ввёл его в литературу Джеймс Джойс, учившийся на священника. Эпифания означает состояние высокой пробуждённости, при которой человек видит в обычном – необычное. Восходит она к благодати, озарению, Дзэн. Эпифания – противоположность эпитафии, если сказать о ней коротко.
Возможности эпифании как жанра в полной мере раскрыл латышский поэт Имант Зиедонис, написав книгу поэтической прозы «Эпифании».
Соединить прозу и поэзию нелегко. Проза должна притягиваться к поэзии, составлять с ней единое целое. Японский хайбун, соединивший прозу и поэзию, заканчивается хайкой. Неритмизованная речь, набухая чем-то высшим, становится стихами. Так почка превращается в листок, утверждая зелёное в весенней лазури.
Хайбун заканчивается хайкой с размером 5-7-5, эпифании – коротким стихотворением. И это, увы, надо принять. Сказываются размеры России, снега и снегири. И, конечно же, Пушкин с его ямбами, вот уже 200 лет бомбардирующими наше ДНК, оглушая его балами и вальсами!
Игорь Муханов
Жизнь, полная божественных шёпотов
Положив в изголовье чурбан, оставшийся после зимней топки, созерцаю луну. Веду разговоры с тенью, падающей от столба веранды на траву. И мило улыбаюсь полутени, осознавая, что она совсем ещё девочка. Да и я в этот вечер, полный надежд на будущее, не слишком уж и стар.
Совершая вечернюю медитацию, прислушиваюсь, как капает с листьев вода. Звонко и рассыпчато, как на камни – монеты. Звуки растут по мере углубления в себя. И когда они становятся настолько громкими, что начинают заглушать речь Катуни (реки, протекающей неподалёку), прекращаю медитацию.
Сердце начинает стучать ровно и торжественно, глаза приобретают зрение орла, а уши начинают слышать, как мышь грызёт травинку. Тут-то и начинается жизнь, полная божественных шёпотов…
Пытаюсь припомнить свои чувства на следующее утро. Сижу, пью чай, вызываю из воздуха картины. Называю это занятие запоздалой любовью. Но жизнь, полная божественных шёпотов, не умещается в слова...
Представляю, как подходит к столу мой кумир – Иван Алексеевич Бунин. Он в лёгком парусиновом костюме, держит левую руку за спиной. Заглядывает в мою писанину, читает…
– Вот тут подправь, – указывает Бунин на строку. Я оборачиваюсь, желая заглянуть ему в глаза, но вижу только цветы, растущие на клумбе. Да ещё воробья, скачущего по веранде. Уже раскрывшего свой клюв, чтоб чирикнуть…
Твоя рука притронулась к луне,
в реке плывущей, – значит, и ко мне.
Я помню, что шепнул мне ветерок:
ты – вестница рассвета, мой урок!
Ты пробуждаешь память прошлых лет
о том, что ты – река, и смерти нет.
В твои живые струи загляну,
поймав полночный ветер и луну.
Духи весенних угодий и Ноша Весны
Вечер, пахнущий полынью. Наполненный оранжевым, каким-то загадочным светом.
Низкие закатные лучи раскатывают по траве тени. Тянут, как электромонтажники, тени в луга, стараясь исправить повреждённую солнцем линию. И принести в каждый дом радость земного существования.
На подоконнике дачного домика сидит Поэт. На нём белая рубашка, застёгнутая на одну пуговицу. Скрестив руки на груди, Поэт наблюдает за отражением на створке окна, открытого наружу.
Блик, скользящий по стеклу, видится Поэту существом, имеющим тесную связь с потусторонним миром. Неким лазутчиком, проникшим в наш мир для того, чтобы добыть нужную тому миру информацию.