себя веди, чтоб тёмный ветер – в дых.
Как провожал когда-то смертный Данте
Вергилия к заботе о других.
Лесная история
Лошадь длинная, как река –
есть ли в самом деле такая? –
повернула свои бока
в направлении Первомая
и легко проникла в весну –
словно нитку в иглу продела!
Спит черёмуха, на весу
укачав цветущее тело.
Майский жук – мотор тишины,
заведённый рукой удачи –
молча слушает речь весны,
наблюдая украдкой клячу.
Светляки летают в ветвях,
помогая луне и звёздам
освещать лошадиный пах
и живые вулканы – ноздри.
Гой ты, лошадь, родная Русь,
в твоём теле ночная сила
девяти дородных Марусь
о лихом коне загрустила!
Кем в лесу была – не понять,
только вышла к утру живая,
кобылицей пытаясь стать
и хвостом на ветру играя.
Я за ней едва волокусь,
о сухом размышляя хлебе.
Может, скоро и я женюсь
на знакомой радуге в небе.
Яблоня Иова
О сад грозы, огнём палящий,
в тебе и жутко, и светло!
Ты помещён в воздушный ящик
и хрупок телом, как стекло.
Ты испытанье жизнелюба:
твоя электрика искрит,
перемещая в тело дуба
взрывной, опасный динамит.
Иной материи жилище,
ты языком огня поёшь
и горний свет, и пепелище,
и в теле – чувственную дрожь.
И только глянец фотографий
тебя украсит, отделив
от миллионов эпитафий
и красоты прибрежных ив.
О сад, ты – яблоня Иова,
с которой птицы и жуки
поют рождественское слово
набору правил вопреки!
Зимой молитва строже, чище…
* * *
Зимой гудят большие реки
тибетской чашей там и тут,
и понимают человеки,
какие их событья ждут.
Зимой молитва строже, чище –
летит веснянкой, на ходу
примерив в тучах платье нищей,
и в звёздах – смерти простоту.
И забывает твердь земную,
живя от Бога одесную,
ночуя в глубине зеркал,
как ласточка – в уступах скал.
Эпифания пруду и его тайнам
Заросший пруд… Ему нет места
среди обыденных вещей.
В нём лягвы плавают – невесты
подросших к осени лещей.
Его вода ещё стыдится
из родника любви напиться
и лёгким облаком ресниц
смахнуть поющих утро птиц.
Сухое лето мечет кости
в тот пруд, мечтая о погосте,
и конь, как только дождь пройдёт,
своё лицо из лужи пьёт.
О пруд, ты лодкою раздвоен
и грезишь о морском прибое,
и лижешь туфель бахрому
назло практичному уму!
Ужель ты зеркало простое,
хотя бы даже золотое,
и устаревший ноутбук,
случайно выпавший из рук?
Нет, так не скажешь камышами
и карасями, и дождями,
и ты прекрасен, лёгкий пруд,
в тени задумчивых запруд.
Твоё желанье молодое
мычит коровою в обед,
как будто кто-то небо доит,
и в медный таз стекает свет.
Альфа и Бета, любовь и война…
* * *
Альфа-любовь и Бета-война
ходят в обнимку по улочкам Риги,
в сумку кладут неучтённые миги,
чуть покрупнее – уже времена!
Что им стеклянный на третьем балкон,
где под Шульженко кружатся девчонки?
Время их тянется синей филёнкой,
филькиной грамотой в бездну времён!
Пулю найдут ли в газонной траве,
ржавый фугас раскопают на грядке –
долго играют, безумные, в прятки
с тенью события в голове!
«22 июня... На старт! –
произнесёт патетически Бета.
Альфа заплачет: «Я не одета
в мысли убитых под Минском солдат!»
Альфа и Бета, любовь и война…
Лето гранитные книги читает.
Рига на ригах и скирдах считает,
сколько убитых примет Луна.
Сядут у речки две грустных сестры,
возле берёзы, кривой и патлатой…
– Помнишь, меня ты убила когда-то?
– Не разводи в моём сердце костры!
Московские картинки
Вечер. Душистый табак испускает из трубок
дух Москворечья, влюблённости нежной отраву.