сел, приподнялся на цыпочки, и –
огненный столб в своём горле полощет,
словно глоток золотого Аи!
Время – пружина, способная мышцы качать...
* * *
В жилах растений кровь ли, водяра течёт?
Главный бухгалтер у лета по штату кукушка.
К вечеру ближе выдаст вам точный отчёт:
сколько букашек съела за сутки лягушка?
Жёлудь в листве показался: лесной самовар
свежим залит молоком и густеет к июлю.
Дуб моей юности жив и коричнев, как мавр,
долю поэта принявший – дантесову пулю.
Ночью фонарики путь освещают домой –
в горы и выше, где конь мой любимый стреножен…
Хочешь, ложись с мертвецами в трёхтомник родной
оцепенелой поэмой, на зиму похожей.
Или в глазах-васильках продолжай летовать,
славить литовкою быт кропотливый, крестьянский…
Время – пружина, способная мышцы качать.
Лето – Офелия, ждущая Гамлета ласки.
Мы стали частью мыслящей лазури...
* * *
Пересвету
Мой мальчик, море молится волнами,
в движениях скрывающими бурю,
о том, чтоб рассекалось между нами
как можно меньше воздуха лазури.
О том, чтоб век поверил хлебосолу –
рассветной мгле, глотающей в июле
крамольные, летящие от мола,
сверкающие солнцем брызги-пули.
Идут, сутулясь, берегом песчаным,
как ополченцы, наши дни, недели,
и чайками – архатами причалов –
встречает их седая беспредельность.
Тропинки, пикники, и ночью – свечи
живою светотенью воздух метят,
чтоб каждая волна по-человечьи
смотреть могла бы, глаз имея третий.
А утром паруса в туманной дымке,
беременные ветром и мечтою,
тасуют, словно карты, неба снимки
и видят с удивленьем нас с тобою.
Отлитые из бронзы, соли, неба,
мы стали частью мыслящей лазури,
которая плывущим на потребу
молитвой успокаивает бури.
Посланные в мир за молоком...
* * *
Мало кто на родине нас ждёт:
лишь ольха да речка с камышами,
где мальков ловили малышами
и не знали азбуку забот.
Мало кто на родине нас ждёт.
Забываясь в утренней игре,
путали мы с куклами девчонок.
Солнца свежеструганный бочонок
плыл, качаясь, в жидком серебре.
И по светлым залам проходя,
дух тепла озвучивал берёзку,
а гроза казалась нам расчёской
для волос внезапного дождя.
И, живя, не ведали о том,
как в другую жизнь входили утром:
тонкие, прозрачные, как будто
посланные в мир за молоком…
Земной создатель ноосферы...
* * *
В тенётах счастья соловьиха
читает Фета наугад.
Стихи имеют вход и выход,
и окна в отдалённый сад,
в котором всё желает сбыться,
иметь длину и ширину…
О, эти радостные лица
у облаков и гроз в плену!
На атлантические жвалы,
на Колыму случайных строк
в России миллион сбежало
и отбывает жизни срок.
Не так проста задача эта:
в плену у мёбиуса дней
быть дворником ночного света
и сторожем речных огней.
А кто ушёл и кто вернётся
через миллениумы лет –
Кулибин, Тесла, Песталоцци –
не тот же труженик-поэт?
Держась за жизнь руками веры,
среди молекул-пузырей
земной создатель ноосферы
и ярких радуг Назорей.
И мы плывём подобно Ною
за лет привычный окоём.
Ведь кто-то должен быть страною,
лесною ягодой, дождём.
И тяжестью двойною мечен,
услышав будущего зов,
глядеть на мир глазами речек,
читая повесть берегов.
Время Весны
Слышу рабочие звуки на стройке природы,
прежде душе не знакомые, слышу с утра…
Словно бы сталь отливают в астрале заводы,
радуги-дуги спускают с небес трактора.
Словно бы в мире молекул с утра новоселье:
вирус раздора повержен, на свалку снесён!
Прочно ментала металлоконструкции сели
в гнёзда астрала – фундамента жидкий гудрон.