В небе Свобода парит, абсолютно нагая –
что ей зачтенье в святые, веселье утрат!
Груди, как ядра, а торс – очертанья Синая,
крылья с окраскою снега на землю глядят.
Строит весна, её прочные лёгкие блоки
в вечность уходят, качаясь среди облаков…
С ними меня перепутает бык одинокий,
в шкуру одетый цвета речных берегов.
Что ж я стою стрекозой удивлённою в небе,
крыльями строчек шурша над весельем весны?
Пусть и меня она пальцами радуги слепит,
даст раствориться в движениях плавных сосны.
В сырость оврага сошлёт, к муравьям приравняет...
Время весны – это лёгкий строительный рост,
свист хлорофилла, песня весёлого мая,
выдохи утренних, пахнущих клевером звёзд!
Борису Гребенщикову
Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река
Б.Г.
Лунным лучом ли, солнечным Волгу измерить –
Астрахань в астрах только счастливо вздохнёт!
Зори здесь чистые, и над лиманами пери
в платьях прозрачных водят все дни хоровод.
Здесь хорошо оттого, что и Русь есть, и дельта.
Утром, в тумане, теряет свой берег река.
Ветер-ревун, и безмолвие ровного света:
«Мир безграничен. Бакен не нужен. Пока!»
Вот потому только здесь, в камышовой ловушке,
словно маяк повседневный, рука из воды,
лотос растёт, и лягушки стараются: «Пушкин!
Греки, Арина… Распутица… Алаверды!»
Волга в верховьях мордовья, чувашья, в татарах,
после по-русски ревёт, по-калмыкски поёт.
Только в конце, побывав и в Кремле, и на нарах,
лотос буддийский вживляет в аорту болот.
Пой, мой оранжевый, северный мой, эти кручи,
эту лесную, в духмяной листве благодать.
Дождик пройдёт посевной и местами могучий –
нам ли колосья в мокрых полях собирать?
Вон, за пригорком, как синяя сильная птица,
Волга мелькнула, в изгибах тугих парусов…
Лотос – он логос, он гнёт жестяную ключицу,
песней-клюкою в сердце ночное стучится:
– Эй, просыпайся… Я – Волга без берегов!
Яблочный Спас
Алёне
Снова востоком любуется запад, гладь на реке.
Я превращу тебя в розовый запах в этом стихе.
Неодолимое чувство свободы в каждом из нас.
Вяжет, как нить, эти долгие годы Яблочный Спас.
Мы не прощаемся. Мы из метелей, вёсен и снов
в мире построили всё, что хотели… Снова он – нов!
Кольцами радуги крепятся дали к небу теперь.
Мы завязали тесёмки сандалий… Вот она, дверь!
Стая оленей прозрачных несётся в каждом из нас,
и над тропою сияет, как солнце –
Яблочный Спас!
Вновь огурец в изумрудную кожу оделся...
* * *
Вновь огурец в изумрудную кожу оделся,
в шляпе-листочке – чем не цыган-конокрад?
Время лимонницы-бабочки, звонницы-детства,
время находок, и каждое стёклышко – клад.
Пух тополиный мчится-несётся куда-то
улицей пыльной, лета короткой зимой.
Доски заборные – в длинных шинелях солдаты –
честь отдают, лишь махнёшь им, бывало, рукой.
Кто в этом мире я есть? Только атом сознанья,
доза рентгена, кольнувшая клетку лучом.
Как далеки от отдельности, непониманья
мысли в то утро, у века за старым плечом!
Птичкою быть, тягачом-большегрузом не в тягость
было в то утро, а то и смычком скрипача,
что извлекал из струны скандинавскую сагу,
как поднимала топор свой рука палача.
Словно икону, я створки сознанья открою.
Жив ли тот мальчик? Жив, только в дерево врос!
Сверху покрылся мыслей светящихся роем,
снизу растаял, чтоб видели: дело – всерьёз!
Духу открылся, ведает жизни причину,
рифмы пасёт как афганских овечек стада,
и от вечерней звезды зажигает лучину
светлых прозрений, чтоб ими украсить года.
Пиши, любимая, пиши…