P.s
Книга немецкого философа Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра» была настольной книгой Гитлера. Фюрер в своей молодости увлекался живописью, дважды поступал в Академию художеств, но не прошёл по конкурсу. В эти годы Гитлер – вот удивительно! – всячески уклонялся от военной службы. А Фридрих Ницше, написав свою книгу, сошёл с ума, и оставшиеся ему годы провёл в психиатрической больнице.
И солнцем вписано в бумагу…
* * *
Июль и музыка… Запоем,
цветеньем звука у реки
и радугой над чистым полем
богаты летние деньки.
Июнь поёт, июль юлится,
и август, гений топора,
авгуром с розовою птицей
возы считает у двора.
И всё знакомое, родное
по сердцу бродит до зари,
росой омытые бемоли
рождая в нём, как пузыри.
И всё свершается с размаху,
легко, в угоду ливню лет,
и солнцем вписано в бумагу,
и выдано на весь тот свет.
С весенним разливом
Дом отразился у края воды,
ржавою свищет петлёю.
Сом заплывает, оставив труды,
мама – расставшись с землёю.
Эта тревожная в мае река
руслом – в былом и далёком…
Куры клюют у крыльца облака,
ива в раздумье глубоком.
Солнце на миг подожжёт самовар
полузабытым отливом –
чашку заполнит клубящийся пар
с запахом мяты и сливы.
Мама скрипит половицей с утра –
вешает платья сушиться.
«Ты не родился ещё?» – и за ней
плавают в воздухе лица.
Послевоенною мукой полна
чаша отцовской заботы:
ночью строчит по врагу Тишина,
в бой поднимая пехоту!
Словно солому, столетние пни
перегибают вдоль лога
стёжки-дорожки, чтоб знали они
подступ прямой, как дорога.
Так до обеда, а там гусаки
силою крепкой прищепки
держат в спокойствии русло реки,
пойму – на нужной отметке.
Берег, в кустах затонувший, года
в синих отёках и лени.
Завтра уйдёт от забора вода,
станут прозрачными тени.
Новый хозяин таёжный приют
тронет ключом, понимая:
это скворцы на деревьях поют
песню цветения в мае.
Ночной поезд
К прейскуранту припадая
встреч, разлук и новых встреч,
слушаю, как скорый, дальний
в степь растягивает речь.
В нежилой простор весенний,
в полудрёме ветерка
думающий как Есенин
из рязанского мирка.
Гарью дышат ниши мрака
от Самары до Москвы,
в речь пытается собака
поместить конец иглы.
А рассвет настолько точен
в объявлении пропаж,
что звезду угнать не хочет
за мелькнувший в окнах кряж.
«Уу-у!» – рисует поезд
звук растянутый, живой,
и его ночная повесть
пахнет вечностью самой.
И в ночи мелькают лица
милых сердцу городов,
и выглядывают птицы
из забывшихся годов.
Русская речь
В этой утренней речи можно, как в речке, купаться,
где по горло любви – чистотелой и зяблой воды,
где волна надевает парик, ожидая оваций,
и мальки у лягушек щекочут с утра животы.
Невозможный состав, смесь тоски и горячего супа!
Ну, танцуй же на празднике шумном, красавица-речь!
Ломоносов тебя, изучая, рассматривал в лупу,
и Чайковский смычком призывал для потомков беречь.
Закольцован язык – значит, движемся слева направо
или в разные стороны – в сердце печаль сохраню!
Казнены падежи, чернокнижники возят составы
с запятыми и точками, чтобы предать их огню.
Где слова не нужны, проживает по праву солома
и не видно тропы, что ведёт на осенний погост,
где пчела на пригреве звенит благодатью знакомой
и виденья встают над могилами в полный свой рост.
Полно, русская речь, поварихою в доме культуры
печь с утра пироги, вынимая слова из огня,
нагружая алтайской тайгой вавилонские фуры
и валдайским ключом над туманами Темзы звеня!
Ты звучишь озорно, от народа приказ принимая,
к площадям припадая и слушая с жадной тоской,
и течёшь по родной стороне, то ли в Волгу впадая,