По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки – ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.
Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара – рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним – вы не поверите – с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы…
– Это Братеев, он наш сосед, – шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы… Как она сюда попала?.. Или это не она?..
– Настя, – позвал я негромко.
Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.
Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина… Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин.
– Дмитрий, что с вами? Вам плохо?
– Плохо, – кивнул я. – Очень плохо.
– Дать валидол? Валокордин?
– Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.
Да нет, уверял я себя, это не она… Откуда ей здесь взяться? Какая-то девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по российским городам?
Однако что-то саднило в глубине души.
Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине. Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно выпекали хлеба и булки разных сортов.
Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества заводских печей. По двору ездили вагонетки, сновали люди с распаренными от праведных трудов лицами, все в белых куртках и брюках. «Шумит, как улей, родной завод», вспомнил я слова из старой-престарой песни.
Мы вошли в здание заводоуправления. Давтян привел нас в свой кабинет, где за стеклянными витринами лежали на полках все виды изделий комбината.
– Прошу зайти ко мне, – сказал кому-то Давтян в телефонную трубку. – Да, очень важное. Ну, Педро Васильевич, вы же знаете, я бы не стал по пустякам…
– Сейчас придет директор, – сообщил он, положив трубку. – Его телефон наверняка прослушивается, придется пользоваться моим.
Директор, обширный краснолицый блондин средних лет, с шумом распахнул дверь и вошел в нее боком.
– Ну, в чем дело, Мартик?
Давтян познакомил нас, а потом громким шепотом рассказал Педро Васильевичу про заговор. Директор выругался в полный голос, после чего схватил трубку и, набрав короткий номер, закричал:
– Диего Карлос, привет! Да, это я. Тебе известно что-нибудь про «комаров»? Неизвестно? Ну так готовься! Они хотят отнять у твоих ребятишек игрушки! Когда, когда… Может, сегодня вечером, а может, уже сейчас отправились… Что? Разрешение округа? Если будешь ждать разрешения, то тебя…
Педро Васильевич сказал открытым текстом, что сделают «комары» с этим Диего Карлосом. Я догадался, что разговор шел с командиром местного полка, который без особого разрешения округа не имел права выдать своим «ребятишкам» боекомплект. Не нравилось мне все это. Ох, сильно не нравилось!
– Ну, тогда, – кричал в трубку директор, – не взыщи, я приведу своих. Понял, Диего? Так и доложишь начальству: пришли, мол, мукомолы с хлебопеками и… Что? Ну, звони, звони! А нам терять время нельзя.
Кинув трубку, Педро Васильевич бросил на Давтяна раскаленный взгляд:
– Смотри у меня, Мартик! Если тревога ложная – голову оторву!
Боком пролез в дверь и с грохотом захлопнул ее.
– Кто это – «комары»? – спросил я.
– Курсанты военно-морского училища, – пояснил Сорочкин. – У них начальник контр-адмирал Комаровский. В кабинете у него стоит статуя Сталина в полный рост. Соответственно – и обучение.
– У них в училище, – встрял Давтян, – не все такие «комары». Есть и нормальные парни. Ходят в лермонтовский кружок. От них мы, собственно, и узнали о заговоре.
– На что рассчитывает Комаровский? – поинтересовался я. – Ну, допустим, ему удастся бабахнуть по мэрии…
– Да нельзя этого допустить! – Сорочкин, что называется, сверкнул очами. – Вы что, не понимаете значения такой символики? Опять выстрел революционного крейсера – а то, что сигнал раздастся не в Питере, особого значения не имеет. Приморск – известный в стране город. Может такое начаться! Правительство Некозырева в Москве и почесать задницу не успеет, как коммуняки ворвутся в Белый дом, заарестуют розовых и полностью захватят власть. У них, вы что, не знаете, давно готовы декреты о запрете всех партий, кроме своей, и закрытии всех прочих газет. И вот вам достойная встреча столетия Октября!
Ну и влип я! Дрянная командировка, чертов крейсер! Сидел бы себе за компьютером в Москве, кропал отчет о пресс-конференции Кимвалова. Небось не докатилось бы до Москвы бабаханье «Дмитрия Пожарского». Тоже мне «Аврора»! У Некозырева правительство, конечно, никудышное, но есть же, черт дери, конституция, пусть обкорнанная и урезанная думцами, но все же – основной закон, запрещающий насильственные действия…
А ты, Настя? Ну, признавайся, это ты была с Братеевым? И вообще, как ты тут очутилась?
Да нет, чепуха, реникса! Какая-то девица просто похожа на тебя. Мало ли рыжих? Да и что бы могло привести тебя в этот окаянный Приморск?
Я спросил у Сорочкина:
– А почему вы Валентин, а не Хуан Карлос какой-нибудь?
– Да потому что молодой. Я когда родился, латиноамериканские сериалы уже не крутили. Вы-то ведь тоже с нормальным именем.
– Да, – сказал я. – Хотя я мечтал об имени Лопе де Вега.
– Тоже красиво, – усмехнулся он. – Если хотите, буду вас так называть – Лопе де Вега.
Неспешно мы подъезжали к мэрии – солидному зданию советского имперского стиля, со скрещенными каменными знаменами над массивной дверью. У двери, охраняемой двумя вооруженными милиционерами, толпились люди. Тут были горожане обычного невзрачного вида, но были и хорошо одетые люди, вероятно, в недавние времена называвшиеся «новыми русскими».