Конечно, Вискунец села на скамью подсудимых. Но ведь тюрьма не самое страшное из того, что с ней произошло. Сектанты убили в ней мать, убили в ней человека. Следом за Вискунец сели на скамью подсудимых Леонтий Грицан и его апостолы.
Страшное, чудовищное надругательство над всеми человеческими чувствами, кощунственное попрание морали, оправдание подлостей вплоть до детоубийства — вот оно, истинное лицо «истинно-православных церковников».
Но случайно ли секта, отрицающая официальную церковь, свила себе гнездо в монастыре? Может, разногласия-то у них только с виду…
И сейчас нет-нет да подает кто-то памятку о здравии раба божьего Леонтия, раба божьего Михаила и прочих «апостолов». И в монастыре усердно молятся за отнюдь не деревянных мужчин…
Глава VIII. МАТУШКА ИЗВОЛИТ ГНЕВАТЬСЯ
…В один далеко не прекрасный день матушка Людмила Первая возвратилась восвояси. Возвратилась не только на «Победе», но и с победой — ее утвердили на прежней должности и даже пожаловали золотым крестом «за особые заслуги».
Людмила Первая, почувствовав за своей спиной крепкую заступу, собиралась учинить в монастыре суд и расправу. Партия бунтовщиц, а заодно и претендентка на настоятельское место — бывшая настоятельница Кременецкого монастыря Анимаиса — в страхе поджидали: что-то будет…
И вдруг в монастыре начался переполох: по телефону (здесь установлен телефон, по которому, не надеясь на «божью помощь», вызывают и «Скорую помощь» и пожарников), по телефону сообщили, что вскоре прибудет медицинская комиссия. Срочно протирались окна. В ближние кельи переносились покрывала получше, чтобы потом переносить их дальше, дабы у комиссии создалось хорошее впечатление. Впрочем, этот маневр был предпринят зря. Настоятельница, резонно рассудив, что покрывалами всего не прикроешь, решила действовать иначе…
Вот тут-то я впервые ее и увидела. Она собственной персоной вышла к врачам. Она стояла посредине двора. Большая, грузная. В своем высоченном клобуке с развевающейся фатой и в белой накрахмаленной мантии Людмила Первая и впрямь выглядела венценосной королевой всего этого темного царства.
Сердито посверкивая черными навыкате глазами, матушка не допускающим возражений тоном заявила врачам, что в кельи она никого не допустит, а если уж так необходимо осматривать этих, как уверяют врачи, «больных», то, так и быть, пусть их осматривают, но только здесь, во дворе.
— Но ведь во дворе холодно, — встревожилась главный врач районной поликлиники, в микрорайон которой входил и монастырь. — Ветрено. Больных может продуть.
— Не продует, — категорически решила настоятельница. — Да и потом, какие они больные? Симулянты, самые настоящие симулянты, уверяю вас.
— Они не симулянты, — сердится врач. — По данным поликлиники, у двадцати шести монашек расстроена нервная система, у девятнадцати обнаружены сердечно-сосудистые заболевания. Да одних туберкулезников у вас одиннадцать человек!
— Представляются, — машет рукой настоятельница.
— Но у них же в мокроте палочки Коха…
На лице настоятельницы недоверие, — мол, Кох не бог, откуда ему знать, кто болен туберкулезом, а кто нет…
— Дайте сюда карточки этих, как вы говорите, «больных», моя секретарша приведет их сюда, — командует настоятельница. — И прошу вас поскорее покончить со всем этим. Я очень спешу. У меня, знаете ли, распорядок дня. И почитать надо успеть. Я ведь выписываю всякие газеты и журналы.
— Значит, новинки литературы проникают даже за монастырские стены? — с интересом спрашивает врач.
— Я читаю их, — делая ударение на местоимение, уточняет настоятельница. — А эти, — следует кивок в сторону монастырского общежития, — эти темные, разве они поймут?
И вот их привели. Под грозным оком настоятельницы они сбились испуганной стайкой. И так и стояли с низко опущенными головами, боясь поднять глаза, — настоящие «овцы стада Христова».