Впрочем, сами обитатели монастыря пользуются отличной водой из артезианского колодца, который я видела во внутреннем дворе. И ведь все, начиная с настоятеля и кончая последним послушником, пользуются поликлиникой, а не услугами Иосифа-костоправа. И отнюдь не слепая вера в спасителя привела самого архимандрита Кронида в городскую больницу на операцию слепой кишки…
После визита к костоправу монастырская калитка снова закрыта для меня. Как же побывать в кельях, узнать о житье-бытье монахов?
И на этот раз, сама того не ведая, выручила Андреевна.
— Хорошо бы тебе с моим духовным отцом познакомиться, — робко сказала она однажды. — Отец тебе многое растолковал бы, а в досужий часок по обители поводил, с братией познакомил.
Немного поколебавшись — для виду, конечно, — соглашаюсь.
Так во второй раз открылась для меня монастырская калитка…
Глава III. РОБОТ В РЯСЕ
Игумен Владислав, грузный, с всклокоченной рыжей бородой и взлохмаченной шевелюрой, оказался словоохотливым собеседником. Его лексикон состоит в основном из евангельских побасенок вперемежку с острыми словечками. Андреевна представляет меня как родственницу: обе, мол, несчастные сироты.
— А вы погостите подольше, — уговаривает меня духовный отец. Судя по его взглядам, он не прочь удочерить еще одну женщину. — От всего откажетесь, уверяю вас, лишь бы здешним воздухом дышать.
Недаром, видно, говорят «заточиться в монастырь», думаю я, глядя на вековые стены, от которых так и пахнет тлетворной сыростью, на узкие оконца, почти не пропускающие света. Каким же мрачным должно быть ощущение у того, кто решился принять обет монашества!
— А что должен делать вновь пришедший? — любопытствую я.
— Лить слезы.
Я гляжу краешком глаза: уж не подшучивает ли надо мной монах? Конечно, ощущение новичка не из приятных. Но уж коли он пришел по доброй воле, то чего, спрашивается, реветь? Впрочем, наш духовный экскурсовод серьезен.
— Молиться в слезном умилении и в вечном блаженстве воздыхать есть первейшая обязанность монаха, — совершенно серьезно разъясняет он. — Ибо в священном писании сказано: «Горе вам, смеющиеся», но «блаженны плачущие, ибо они утешатся».
Неужели слово «блаженны» происходит от слова «блаженство»? Хорошо блаженство: день-деньской лить слезы!
— Но все-таки по какому поводу весь монастырь реве и стогне як Днипр широкий? — настаиваю я.
— Весь монастырь? А разве ты не знаешь, дочь моя, что было время, когда плакал весь мир?
Я собираюсь ответить, что, мол, тогда было совсем другое дело — война, но отец Владислав внушает мне:
— Весь мир плакал после согрешения Адама. С тех пор и положено плакать неутешным плачем о грехах своих.
Духовный отец, решив, видимо, основательно взяться за мою пребывающую во мраке религиозного невежества душу, рекомендует проштудировать предостойное произведение под названием: «Плач инока о брате его, впавшем в искушение греховное, сочинено другом для друга и для брата братом к взаимной пользе сочинителя и читателя».
— Прочти, дочь моя, не премини.
(Позднее, уже в Москве, я «не преминула» ознакомиться с этим циркуляром по плачу. Рукопись была так сыра от слез, проливаемых автором, что постичь ее смысл оказалось абсолютно невозможным.)
— Тяжко, наверное, денно и нощно исходить слезами? — соболезную я.
— Бог обращает и плач в радость. Как глаголет истина: сей слезами, радостию пожнешь.
Мы идем тем самым коридором, по которому шли к костоправу. Я больше не поддерживаю разговора — прислушиваюсь в ожидании. Если верить духовному отцу, то из одной двери сейчас донесется тихое всхлипывание, за другой кто-то по-бабьи завоет, за третьей раздадутся глухие рыдания, за четвертой заголосят хорошо сплакавшиеся плакуши. Однако за дверьми тишина.
— Что-то не слышно, чтоб тут исходили плачем?
— Молятся, повечерие сейчас идет, — скороговоркой отвечает Андреевна, сильно робеющая в присутствии своего рыжебородого «родителя». Очевидно, на лице у меня написано, что я не имею ни малейшего понятия о повечерии, потому что Андреевна все той же скороговоркой объясняет, что в повечерие кладется триста поклонов и читается шестьсот молитв Иисусовых. Седьмая сотня читается богородице.
Ничего себе повечерие! От одного этого дойдешь до одури и отупения. А ведь помимо повечерия есть еще и утреня, и литургия!