— И все-таки, зная, что предстоит им в монастыре, находятся охотники из молодежи, — говорит отец Владислав. — Да вот убедитесь сами. — И, быстро пройдя в конец коридора, монах стучится в одну из келий. Слышен поворот ключа. Нас приглашают войти.
Да, хозяин кельи еще очень молод. Но какое у него желтое лицо, какие впалые щеки!
Разговор наш теплится еле-еле, как лампадка, в которой не хватает масла. Мне очень хочется заставить Василида разговориться. Но как подлить масла в огонь, если он ни одну из своих мыслей не выражает нормальным человеческим языком: он прямо-таки напичкан цитатами из священного писания.
Беседа наша никак не клеится. Мы еще только собираемся уходить, а отрок, видимо желая продемонстрировать, что торопится наверстать упущенное, уже бросается ниц перед киотом…
— У нас и другие отроки есть, не токмо Василия, — с удовольствием лица, причастного ко всему только что слышанному, басит духовный отец.
На этот раз он не стучит, а нажимает кнопку звонка. Как-никак сие не просто келья, а настоятельские покои.
В дверь высовывается перепуганная особа с пышной косой.
— Настоятеля нет, — пищит она, зардевшись как маков цвет. — Но вы заходите. Служба скоро кончится.
Мы входим, а застигнутая врасплох девица с пыльной тряпкой в руках исчезает за дверью кухни.
Вот те раз! А я-то, по простоте душевной, думала, что в мужском монастыре одни мужчины!
— А разве разрешается, чтоб в мужском монастыре, да еще в настоятельских покоях, жила особа женского пола? — озадаченно спрашиваю я у своего духовного наставника.
— А где ты узрела особу женского пола, дочь моя? — вопросом на вопрос отвечает отец Владислав и при этом хитро усмехается в свою рыжую бороду.
— Да вот та с косой, — киваю я в сторону захлопнутой двери.
— А это вовсе не женщина, а отрок Всеволод.
И тут выясняется, что особа с косой в недавнем прошлом звалась Василием Григорьевичем Бушмелевым, была подстрижена под бокс, а теперь зовется Всеволодом, согласно монастырскому уставу отрастила косу и служит на побегушках, то есть келейником у настоятеля.
— Если желаешь, можно с ним самим побеседовать, — предлагает отец Владислав.
Конечно, я желаю. Пока отец Владислав идет на кухню, я осматриваюсь по сторонам. В настоятельских апартаментах «все честь по чести» — шесть комнат, обитая бархатом мебель. Телевизор. Магнитофон. Радиоприемник и прочие вещи — словом, весь необходимый набор для исполненной лишениями монашеской жизни.
Всеволод долго хлопает белесыми ресницами, прежде чем что-нибудь сообразить. Речь его тоже обильно уснащена стереотипными фразами, каждое второе слово — бог. Выясняется, что родился он на «свет божий» в 1931 году. «Бог сподобил» окончить школу. Жили они «не дай бог никому» как трудно — матери пришлось растить детей одной, без мужа. И по мере того как он рассказывает, я представляю себе, как все это происходило. Всеволод был единственным сыном, и мать возлагала на него все свои надежды. Мечтала — станет сын комбайнером. А Бушмелев стал сначала подавальщиком в трапезной, а теперь, божьей милостью, состоит при персоне самого настоятеля.
На пороге неожиданно появляется «сам». С каким проворством бросился раб божий лобызать его руку!..
Итак, я видела двух молодых монахов. Годы, проведенные в монастыре, наложили на них свой отпечаток. Их не только подстригли под одну гребенку, хотя у одного и болтается косица. Беспрекословное повиновение, «послух», как принято выражаться на церковном диалекте, скрупулезное следование уставу превратили их в религиозных роботов.
Такой робот отвешивает заданное количество поклонов, отстаивает на коленях определенные часы, твердит молитвы, добросовестно и механически плача при этом. Такому роботу предписали верить в бога, любить бога, надеяться на бога, бояться бога как существа всемогущего, благодарить бога как творца, призывать бога как всеблагого и всесовершеннейшего. И Василид верит, преклоняется, боится и повинуется. И Всеволод тоже верит, тоже преклоняется, тоже боится и тоже повинуется — словом, действует по заданной схеме, которая, по замыслу изобретателей, в конце концов должна привести к схиме — монашескому чину, когда даже употребление пищи, кроме воды и хлеба, считается смертным грехом.
И понятно, конечно, почему в монастыре курят фимиам таким василидам: трудно в наше время уговорить человека превратиться в покорного робота…
Глава IV. ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ КРАСНЫМИ ЧЕРНИЛАМИ