Мои командировочные деньги почти совсем на исходе. И теперь, как это ни парадоксально, атеиста подкармливает богомолка.
— А на какие же деньги ты и другие бродячие монашки живут? — будто невзначай интересуюсь я.
— Да все больше командировками пробавляюсь.
— Командировками? — мне показалось, что я ослышалась.
— Ну да, — словоохотливо разъясняет Андреевна. — Время от времени мой-то духовный отец шлет меня в командировку куда-нибудь подальше — на Урал или, скажем, в Сибирь. Хожу я там от села к селу, от избы к избе. И говорю всякие жалостные слова, — мол, церковь наша обеднела и тому подобное. Шлите, мол, граждане хорошие, нам сальце, маслице, денежки, а мы тоже в долгу не останемся — отмолим. Ну, не успеешь вернуться, глядь-поглядь — уже тебе посылочки идут. Я одна за четыре месяца только сто шестьдесят восемь штук на свое имя получила. А ведь сколько нас, таких-то!
— И куда же они девались, те посылки? — спрашиваю.
— Как это куда? — встрепенулась Андреевна. — Духовному отцу снесены. Все до единой. Даже не раскрывала. Ты не подумай, Яковлевна, я на чужое не падка. Не возьму на себя греха присвоить то, что богу предназначено.
Нет, мне и в голову не приходило, что Андреевна может польститься на приношения прихожан. По всему видно — человек она честный. Такая предпочтет с хлеба на воду перебиваться. Просто мне хочется знать, куда девается посылочное добро.
— Сказать по правде, — поколебавшись, говорит Андреевна, — смутно у меня на душе стало, Яковлевна, еще после того, как я первую-то посылку отцу Владиславу отнесла. Распечатал он ее. И давай выкладывать все на стол. «Это, говорит, что, сальце? По запаху чую, что доброе. Только на всю-то братию его разве разделишь? Тут от силы кила три. Три-то кила я, во славу господню, и сам съем. Деньги после в кассу внесем». А памятки, — глаза у Андреевны делаются испуганными, — представляешь, памятки, как есть все до единой, взял да и смахнул прямо на пол. Я к нему так и кинулась: «Отец Владислав, кричу, что же ты делаешь? Их же помянуть надо». А он как рассердится да как рявкнет: бог их сам всех знает, бог их сам всех и помянет…
Андреевна переводит дыхание.
— Знаешь, Яковлевна, — в раздумье говорит она, — я за эти годы в лавре многого навидалась. Тут, милая моя, благолепием и не пахнет. Ведь редкий день, когда какого-нибудь монаха из вытрезвителя не тащат. Святые отцы себе домов понакупили. Коханками обзавелись… Стыд и срам один…
Я так и жду, что сейчас Андреевна сообщит мне о своем желании поскорее вернуться домой. Но Андреевна вдруг поднимает на меня глаза. Обычно такие кроткие, они сейчас светятся упрямым блеском.
— Но ведь бог-то существует, Яковлевна, а здесь-то он все поближе, чем дома. А ради бога все стерпеть можно, — твердит она…
— …Вот что, Яковлевна, — доверительно говорит мне однажды Андреевна, снижая голос до шепота. — Получила я письмо, от кого — и в ум не возьму. А прочитать затрудняюсь — глаза разболелись, от слез, наверно. Уж не посчитай за труд… — Она вынимает из-за пазухи смятый конверт.
— «Во имя отца и сына и святого духа, аминь», — скороговоркой читаю я, морщась при мысли, что придется читать какую-то абракадабру.
— А ты читай медленно, — недовольно перебивает меня Андреевна.
— «Церковь наша в Почаеве в беде. Верующие женщины, помогите, — медленно читаю я. — Послание сие держите в тайне от ненадежных мужчин местных… Соберите деньги, две тыщи новыми, а то и больше, не скупитесь, верующие. У вас в Почаеве можно собрать две тыщи. Есть такие, что имеют и больше. Не скупитесь…»
— Да от кого же это письмо? — я с нетерпением заглядываю в конец странички.
— А ты читай по порядку, — строго требует адресат.
— «Девятнадцатого сего месяца, — продолжаю я, — в двенадцать часов ночи деньги — две тыщи новыми, а то и больше — должны быть упакованы и повешены в монастырской ограде, там, где вы узрите крест, но так, чтобы не видели посторонние».
Я перевожу дыхание: так-так, значит, дело касается монастыря. Интересно, что же дальше. «Крест, который вы узрите на калитке, — святой, в нем частица древа из креста, на котором был распят Христос. Снимите крест, а на его место повесьте две тыщи новыми, а то и больше, и свершится большое чудо. Предвестником ему ранняя весна, ранний гром, ранняя пасха святая. Ежели денег в указанный день и в указанном месте не будет, то мы их будем ждать там же двадцатого. Ежели денег не будет и двадцатого, тяжкое вам будет горе. Во имя отца и сына и святого духа, аминь».
— А ну-ка, дай сюда! — Андреевна выхватывает из моих рук исписанный красными чернилами листок. — Видишь? В начале и в конце крест. Кресту не верить нельзя. Письмо, значит, взаправдашнее, а я, грешница, засомневалась было. — И в придачу к двум крестам она осеняет себя третьим.