Есть в лавре и свои хулиганы, вроде отцов Стратоника и Георгия. Есть злостные неплательщики алиментов, вроде монаха Иова.
Леонид Дятковский выдает себя за смиренного монаха Ливерия. Но по воле случая уцелели архивы немецкой полиции, а в тех архивах документы, собственноручно написанные этим самым Леонидом Михайловичем Дятковским 1912 года рождения, уроженцем села Заградивки. В своей анкете Дятковский — знай, кому пишешь, — делает особое ударение на своих «заслугах», как-то: «сын сельского попа, служил дьяконом, пытался бежать за границу от террора большевиков и жидов, был осужден советским судом, отбывал наказание как социально опасный». Что же, отличные качества для полицая, на место которого претендовал тот, что изливался перед оккупантами в своих верноподданнических чувствах. Сохранилась и собственноручно нацарапанная им расписка: «Я, гражданин Дятковский Леонид Михайлович, даю подписку полиции в том, что я обязуюсь проработать в полиции не меньше года и добросовестно выполнять все приказы командира».
И он работает «не меньше года». И «добросовестно». Весьма добросовестно выполняет все приказы командира. Что значит по-фашистски честно работать? Что значит вообще работать в полиции — нетрудно расшифровать. Так служитель религиозного культа, еще недавно твердивший заповедь «не убий», по доброй воле сменил крест на автомат…
При отступлении фашистских хозяев Дятковский прячет подальше мундир полицая и вновь облачается в смиренную черную рясу. И вот уже нет Леонида Дятковского. Есть иеромонах Ливерий…
Мало, слишком мало еще знают у нас о монастырском житье-бытье. Впрочем, я и сама знала о нем немного и поэтому старалась каждый день своей командировки проводить поближе к тем, о которых задумала написать правдиво и без прикрас…
Глава VI. ШКАТУЛКА С СЕКРЕТОМ
…Снова бьет колокол. Ничего не поделаешь, опять тащусь на церковную службу, иначе не удастся посмотреть все своими глазами…
На ближних подступах к церкви стоит худая оборванная женщина с испитым лицом.
— Подайте для праздника господня, телу во здравие, душе во спасение от своих трудов праведных, — гнусавит она, хватая за рукав проходящих.
Андреевна бросает на попрошайку сердитый взгляд: совсем обнаглела!
— Кто такая?
— Федосья Фокина… Тоже духовной дочкой считается.
Я уже знаю, что духовные дочки — это те, которые исповедуются духовному отцу, состоят под его духовным началом и поступают по его велению. У каждого здешнего монаха имеется до ста «дочерей».
— Но дочки бывают разные, — снисходительно разъясняет мне Андреевна, которой пришлась весьма по вкусу роль ходячей монастырской энциклопедии. — Ты по Федосье-то о всех не суди, — остерегает меня она. — Она баба пьющая и гулящая. А грехи ей отпускаются за то, что она для церкви посылки на свое имя получает. Посылки-то она, правда, отдает духовнику, но сама их дома вскрывает. Ей немало, конечно, перепадает. Корысть привела ее к богу. А истинно верующие служат богу бескорыстно. Вон видишь женщину? Ее, как и богоматерь, Марией зовут. Святая, самая что ни есть святая.
У стенки жмется женщина, глаза ее бегают, как два испуганных, подбитых воробушка. Встретившись со мной взглядом, она отдергивает протянутую было за подаянием исхудалую руку.
Андреевна полушепотом, взахлеб рассказывает, что у Марии Белоцеркович — трое детей, но «бога она возлюбила превыше чад своих». Муж, который «не понял ее высокой души», судом добился, чтобы Марию лишили материнских прав. Тогда Мария, «обрадовавшись, что отпали у нее мирские заботы», насовсем оставила дом и, с благословения отца Сергия, прибилась возле монастыря.
— Да неужели бог может потребовать от матери, чтоб она бросила своих детей? — возмущаюсь я.
Андреевна бросает на меня укоризненный взгляд: «Эх ты, а еще образованная» — и поясняет:
— Да ведь Христос прямо говорит: «Кто любит отца или мать более, нежели меня, недостоин меня, и кто любит сына или дочь более меня, недостоин меня». Я ведь тоже своего сыночка в Казани бросила…
— Сперва у чудотворной помолимся, — тянет меня за рукав Андреевна. — И помни: от крепости веры твоей зависит сподобиться божьей благодати.
Конечно, меньше всего я рассчитываю «сподобиться». Но любопытно, «сподабливаются» ли другие?
Анна Андреевна смотрит на меня все с той же мягкой укоризной: мол, разве можно сомневаться в милости божьей?