Чудотворная икона — это здешнее чудо номер два. Икону эту греческий митрополит подарил миловидной вдове, все той же Ганне Гойской, за радушное гостеприимство. Кто знает, что руководило ясновельможной пани — желание ли придать больший вес своему подарку или фанатизм, усиленный многолетним вдовством, только монастырю икона была преподнесена не просто как икона, а как чудотворный образ. При этом для правдоподобности был приложен список «исцеленных» — брата самой пани, дочки одного из помещиков, жены протоиерея. Однако ни один из крепостных помещицы Ганны не удостоился божьей благодати.
Прицел церковников точен: помпа, с какой подается икона, должна поднять авторитет почаевской божьей матери. Мало того, что икона вся усыпана драгоценностями, что киот ее тянет 1883 фунта серебра, — голова божества увенчана настоящей золотой короной. Двести лет назад произошла торжественная коронация царицы небесной, которую не без расчета придумали земные владыки — папа римский, король польский и граф Потоцкий. Затея эта оправдала себя с лихвой — толпы легковерных хлынули к чудотворной…
Церковники явно опасаются, как бы кто-нибудь не позаимствовал «божьей благодати» в виде драгоценного камешка. Поэтому спускают царицу небесную с высоты только по случаю больших праздников, причем специально приставленный к чудотворной монах не выпускает божью матерь из своих цепких рук. В остальные дни до богородицы не дотянуться. Вот верующие и ползают перед иконой в надежде, что громкий шепот их молитв достигнет высочайшего уха.
— А ты на колени, на колени, — толкает девочку в спину костистая старуха. — И плачь громче…
Черноволосая девочка с косичками падает на колени и принимается рыдать.
— Олюшка, а с ней бабка ихняя, — кивает на них Андреевна. — Охоча старуха до веры, полный день в церкви, и внучку приучает.
— А разве девочка не учится?
— Учится. В школу тоже ходит. — Андреевна делает ударение на слове «тоже», из чего можно заключить, что в первую очередь Оля ходит в церковь, а уж в школу так, между прочим.
— А что она, ваша наука? — в голосе Андреевны явное пренебрежение. — Вон девушка, Любой звать. И вовсе студенткой была, да все свое учение на учение Христа променяла.
Смотрю в ту сторону. Лица, повернутого к стене, не видно, и кажется, что у этой распростертой фигуры вообще нет лица — только воздетые кверху в мольбе руки, только вздрагивающие от рыданий плечи, только спина, повернутая к двери, за которой не пахнет ладаном.
…Шла долгая, многочасовая служба. А черноволосая девчушка с косичками все не вставала с колен, и та, которую Андреевна назвала Любой, все тянула вверх дрожащие бледные руки.
У выхода мы столкнулись с Олей и ее бабушкой. Андреевна поздоровалась как старая знакомая и тотчас заговорила на свои излюбленные божественные темы. Слово за слово, а тут дождик, который накрапывал еще с утра, вдруг полил как из ведра. Мы в это время поравнялись с Олиным домом.
— Зайти, что ли, к вам, пообождать? — намекает Андреевна.
— Заходьте, — нехотя цедит бабушка. — Только уж, извиняйте, беспорядок у нас…
Посреди неприбранной комнаты возились трое мал мала меньше ребятишек, чумазых, всклокоченных, сопливых. Небритый, в смятой одежде мужчина, видимо только что опохмелившись — на полу валялась опорожненная поллитровка, — при нашем появлении вскочил как ужаленный.
— Долго ты будешь, старая карга, таскать девчонку к этим проклятым попам? — заорал он. — Вот вышвырну тебя ко всем чертям со всеми твоими богами, сразу Олька отличницей станет.
Женщина с навеки испуганным лицом, видимо Олина мать, продолжала безучастно сидеть на табуретке. Она только время от времени придерживала расползающиеся полы халата, чтобы скрыть синяки, которые ей насажал благоверный.
Старуха с невозмутимо-каменным выражением начала молиться своему засиженному мухами богу. В промежутках между поклонами она выкрикивала: «Анафеме вас предать надоть, проклятых, прости, господи, меня грешную!» — и снова кланялась до земли…
Отец в ярости схватил с комода какую-то коробку.
— К черту поповские штучки! — кричит он.
Старуха с проворством, неожиданным для ее преклонных лет, подхватывает коробку на лету и бережно оглаживает.
— Олюшка на елке получила, — говорит она нам. — Не простая шкатулка, с секретом.
Однако нам с Андреевной, сказать по правде, не до шкатулки. Мы не рады, что зашли: похоже, отец вот-вот пустит в ход кулаки, недаром даже безучастная мать, как испуганная наседка, скликала к себе птенцов, а Оли и след простыл.