Люба стала хуже учиться, пропускать лекции. До учебы ли тут, если она начинает буквально пропадать в церкви? Когда Дудкина, как и следовало ожидать — церковь отнимала все больше времени и душевных сил, — провалилась на сессии, вот тут-то быстренько приняли меры: Любу как неуспевающую сняли со стипендии. Надо ли говорить, какой это было ошибкой! Ведь именно отсюда начинается тот гибельный поворот в жизни Любы, который и привел ее в Почаев. Оставшись без средств, Люба не может дальше продолжать учебу — ведь она живет только на стипендию, и администрация прекрасно знает это. Между тем церковники уверяют озлобленную девушку — это-де перст божий указующий. Теперь тебе одна дорога — в монастырь…
Прошли многие месяцы, прежде чем Люба прибрела в лавру и попалась на глаза дотошному лейтенанту Леониду Галке.
…И вот три года спустя лейтенант Галка написал в тот самый техникум, по чьей вине студентка Дудкина превратилась в бродячую монашку.
Лейтенант Галка показывает мне только что полученный ответ. Письмо заканчивается так: «Мы будем искренне рады, если вы, Люба, вернетесь к нормальной жизни, к честному труду. Приезжайте к нам в техникум, вы будете приняты, а после окончания в нашей стране много работы. Вернись, Люба!..»
Не знаю, конечно, чем кончится вся эта история, Вся надежда у меня на Галку. Уж очень он настырный парень, этот молоденький лейтенант с пушком на губе…
Глава VIII. ОТШЕЛЬНИКИ ОБРАЗЦА 1960 ГОДА…
Мне очень хочется хоть краешком глаза взглянуть на всамделишного отшельника. Я представляю его себе точно таким, каким он изображен на картине в здешней трапезной. Среди пустынных дюн томится Илья-пророк. Древние летописцы утверждают что на заре монашества именно так и было — отшельники удалялись в пустыню, где изнуряли себя постом, питаясь одними корешками. В те далекие времена для прикрытия своего бренного тела пустынножитель довольствовался листьями смоковницы.
С годами, однако, положение резко изменилось. Началось это, по всей вероятности, с того дня пятого века, когда древнему писателю Руфину пришла мысль посчитать количество пустынников в окрестностях его родного города Оксиринха.
Я живо представляю себе, как это происходило.
— Ты отшельник? — с любопытством поинтересовался Руфин при виде полуголого, заросшего густыми волосами существа.
— Отшельник, — послышался голос слева.
— Отшельник, — раздалось справа.
— Отшельник, — прозвучало за спиной.
Писатель вздрогнул. «Уж не вздумала ли нечистая сила подшутить надо мной?» — подумал он и храбро обернулся.
Все оказалось значительно проще: под каждым кактусом сидело по вполне реальному отшельнику.
Итоги «переписи» получились ошеломляющими — в окрестностях обитали 10 тысяч иноков и 20 тысяч девственниц. Тогда-то и было решено перейти к строительству многокелейных общежитий, где пустынники-одиночки могли бы жить общим житием. К тому времени претерпело существенную реформу и монашеское одеяние — теперь уже требовалось значительное количество мануфактуры на рясы, мантии и клобуки…
«Но как они живут теперь?» — размышляю я по дороге к скиту отшельников, расположенному километрах в семи от Почаевской лавры.
С любопытством рассматриваю длинное белое здание и не без робости стучу в одну из дверей.
— Войдите, — слышится слабый голос.
Я ожидала увидеть столетнего седобородого старца в приросших к телу веригах, а предо мной предстал сорокалетний, свежевыбритый мужчина в пижаме.
Мне вежливо предложили сесть. Сажусь и, осмелев, спрашиваю:
— И давно вы здесь?
— С самого основания, — отвечает.
— Можете ли вы поговорить со мной? Ведь вы все тут, наверное, молчальники?
— Молчальники?! Да мы рады-радешеньки поговорить по душам.
Такого оборота, честно говоря, я никак не ожидала. А потому поспешила задать вопрос, который и положил начало весьма любопытному разговору: