То письмо я помнила наизусть. «Вчера случайно в библиотеке, — писала мне Ольга Алексеевна Дудкина из Алма-Аты, — я взяла вашу книжку „С крестом на шее“. Сейчас уже четыре часа утра. Я сижу и перечитываю ее снова и снова. И плачу. Дело в том, что в 1942 году, во время эвакуации, на перроне города Новосибирска я потеряла свою двухлетнюю девочку Любу. Люба, о которой вы пишете, воспитывалась в чужой семье, как сирота. Умоляю вас сообщить, где сейчас находится Люба Дудкина. Я думаю, что это моя пропавшая дочурка…»
Я страшно разволновалась: и имя, и фамилия, и возраст — все совпадало.
— Нет, Люба не дочь Ольги Алексеевны, — качает головой Галка. — Удивительное совпадение, и только. Но настоящая ее мать найдена. Помните, Люба выдавала себя за сироту? Потом она призналась учительнице — не хотела, чтобы дома знали, какая она пропащая.
Переписка с Любиной семьей досталась Галке по наследству от Семикиной. Галка открывает шкаф и вытаскивает объемистую пачку писем. На конвертах его аккуратным почерком проставлено — от матери, от сестры, от брата. Перебираю исписанные листочки. «Здравствуйте, уважаемый Леонид Иванович! С приветом к вам мать Любы Александра Ивановна. Очень жду от вас весточки о моей дочери…». «Жаль времени — оно идет, Любе скоро двадцать шесть, а придется все начинать сначала. Самое главное, чтобы Люба порвала с религией», — пишет брат Любы Анатолий. «Я очень благодарна вам, что вы хотите помочь Любе. Быть может, общими силами ее удастся нам поставить на правильный путь», — пишет сестра Любы Нина.
— Очень хотелось бы найти Любу, — говорит Галка. — Подумать только, сколько лет человек идет по дороге в никуда. Знаете, я решил ее непременно отыскать. Теперь это будет легче, у меня много помощников, «будем действовать общими силами», как пишет Нина.
…Пока я слушала Галку, мне вспомнилось то, что произошло однажды на черноморском берегу. Прекрасным солнечным днем на глазах у всех стала тонуть девушка. И тогда люди, много людей, совсем разных и незнакомых с той девушкой, бросились ей на помощь. Ее вынесли на берег множество крепких, надежных рук. Утопленница была возвращена к жизни.
А разве Люба не тонет на наших с вами глазах? Так неужели все вместе, а ведь нас куда больше, чем тех людей на берегу, мы не сможем вытянуть ее и вернуть к жизни?!
Конец странной дороги
ЦЕПОЧКА С ВОСЬМИКОНЕЧНЫМ КРЕСТОМ
…Двадцать лет назад Марию Ивановну Богатыреву бросил муж. Он исчез на рассвете, видимо по рассеянности прихватив вместе со своими пожитками кое-какие ценные вещички жены. Откровенно говоря, брошенная жена меньше всего огорчилась из-за утраты — муженек не отличался трудолюбием, от работы норовил отлынивать, и ей, женщине, приходилось кормить-поить молодого, здорового лодыря. Однако, имея на руках двух малолеток, Мария Ивановна резонно рассудила, что как бы там ни было, а материальную помощь ребятишкам родной отец оказывать обязан. И послала вдогонку алиментный лист. Однако лист тот кружил-кружил по разным городам, а потом вернулся назад в село Островное, ибо нежный родитель как сквозь землю провалился.
Мария Ивановна засунула бумажку за зеркало — чтоб детям на глаза не попалась. А когда заботливый свекор с похоронной миной поспешил сообщить бывшей невестке, что ее, мол, «богом данный супруг преставился», выбросила ту бумажку вместе с ненужным хламом, как выбросила в свое время из сердца и самого Алексея Григорьевича…
…Спустя восемнадцать лет после того, как осталась вдовой Мария Ивановна, в актовом зале Новокузнецкого индустриального техникума шла защита дипломных проектов. Дипломант Александр Васильев на защиту почему-то не явился. Следующим по списку значился Иванов. Но едва Иванов развесил свои чертежи, как дверь распахнулась и в зал вбежала девушка. Члены комиссии с неудовольствием переглянулись — что за бесцеремонность!
— Я сестра Васильева. — Девушка протянула скомканный листок бумаги и расплакалась.
— Ну что еще там такое стряслось? — Завуч, хмурясь, пробежал бумажку глазами и вдруг сказал каким-то неестественно слабым голосом: — Беда, товарищи, большая беда.
Все разом повскакали с мест. «Ухожу из жизни навсегда. Я твердо решил покончить с собой», — писал своим знакомым витиеватым почерком Александр.
Все так и ахнули. Да, конечно, Васильев тугодум, считался более чем средним студентом. Знания давались ему с трудом, пожалуй только за счет усидчивости. Да, весьма вероятно, что Васильеву не удалось бы «вытянуть» диплом. Но не лезть же из-за этого в петлю!