— Честное слово, — говорю я, — если бы здесь не стояло имя настоятельницы, я бы подумала, что речь идет о сегодняшнем дне, уж очень все похоже.
— И не ошиблись бы, — подтверждает секретарь райкома. — Да и что удивительного? Настоятельницы меняются, а порядки-то остаются прежними. Вот и сейчас такое письмецо прислали, сам черт ногу сломит.
Секретарь недоволен — горячая пора уборки, со свеклой хлопот не оберешься, а тут…
— С буряками-то мы управимся, а вот этот буряк, — секретарь кивает в сторону монастыря, — основательной прополки требует. Только пусть сами и полют. Мы в их дела вмешиваться не собираемся. За чистоту церковных кадров радеть не будем. Церковь у нас отделена от государства. Бывают, конечно, из ряда вон выходящие случаи, когда государственная власть принуждена вмешаться в то, что творится за монастырской стеной, но это, повторяю, лишь в случае крайней необходимости…
Однако я слишком забежала вперед. Вернемся же в монастырь, где отсутствует матушка Людмила, уехавшая в Москву с жалобой.
Глава III. МОНАСТЫРСКИЕ НАСЕЛЬНИЦЫ
…Как я и полагала, большинство монастырских насельниц — люди весьма преклонного возраста. Они уже давно позабыли свое настоящее имя. «Авраамия», — шепчет одна чуть слышно. «Поликсения», — шамкает беззубым ртом другая.
И не мудрено, что такая Авраамия забыла, что когда-то ее звали Ксенией Степановной Тарасенко.
Ведь именно этого и добиваются от тех, кто переступит порог кельи, для того и дают новое имя. Вот, мол, существовала когда-то Ксения. Отныне Ксении больше нет, есть — Авраамия. Ксения была человеком с земными интересами. Авраамия — раба божья, ее интересует только то, что имеет отношение к царству небесному.
Так при входе в монастырь умирали Лидии, Наташи, Ольги. Вместо них нарождались Асклипиодоты, Голиндухи, Проскудии, Мардарии. Можно было из Нины превратиться в Христодулу, что в переводе с греческого означает «Христову рабу». Или стать Феопистией — «богу верной».
Обычно черную одежду надевают в знак траура по умершему. Но та, кто становилась монашкой, носила пожизненный траур по самой себе, по своим схороненным надеждам, помыслам, чувствам. Недаром же говорится — постриженный что отпетый.
И в самом деле, что ждало их за дверью кельи?
Конечно, ни о каком продолжении образования здесь и речи нет. Когда спрашиваешь у такой Авраамии или Поликсении, какое у них образование, они, как правило, отвечают «домашнее». «Домашнее образование» означает, что женщина умеет по складам читать, с грехом пополам писать. Настолько с грехом пополам, что лишь немногие могут подписаться полностью. И там, где требуется подпись, часто стоит крест…
Какой профессии можно обучиться в монастыре? Можно стать золотошвейкой — вышивать покровы золотом. Работа мелкая, кропотливая. К тридцати годам полуслепая сделаешься. Можно стать садовницей или огородницей. А то еще просвирницей — той, что ночью приставлена к печи просвирки печь. Работа эта тоже не из легких. Как говорится в пословице — «скачет просвирня и задом, и передом, людям не видно, так богу в честь». Завидной должностью считается должность ризничной — заведующей церковной утварью — или казначеи. Неплохо заведовать и свечным ящиком. Шутка сказать, распоряжаться всеми свечками! Вот, пожалуй, и все, чего можно достичь в монастыре.
Это, конечно, не считая продвижения по лестнице монашеской иерархии. А здесь также существуют свои ступеньки. Первая из них — послушница, вторая — рясофорная послушница, третья — монахиня. Говорят, нет такого солдата, который не мечтал бы стать генералом. Каждая монашка тоже мечтает стать настоятельницей. Однако пути, которыми приходят к настоятельскому месту, поистине неисповедимы…
…Авраамия в монастыре целых полвека, а настоятельницей так и не стала. «Родители мои были селяне, занимались хлебопашеством», — говорит она старые, забытые слова. Что знает эта несчастная дряхлая женщина о том, что творилось снаружи за эти пятьдесят лет? В 1917 году свершилась Октябрьская революция. Рушился старый мир. Народ поднял голову. Но для Ксении Тарасенко переворот заключался в том, чтобы перешагнуть порог и стать рабой, пусть божьей, но все-таки рабой. Теперь за стенами борются за коммунизм, за изобилие. Но что это для такой, как Авраамия, уже принявшей «великую схиму» — обет не вкушать ничего, кроме воды и хлеба?!