Отец Мина был красноречив. Нет, не знал Карлин истинных причин красноречия этого многоженца, этого браконенавистника, этого «отца», бросившего на произвол судьбы своих четверых детишек. И посчитал для себя вразумительными увещевания лицемера.
Потосковал-потосковал парень и, вконец запутанный и запуганный, отрекся от любви. Раз бог не велит. Раз греховно. Ведь не ходит он ни в кино, ни в театр. Не посещает стадион. Не слушает радио. Не читает газет…
История с женитьбой показала сектантам, что в Викторовом «образовании» имеется существенный пробел. С этих-то пор и решено было взяться за него как следует.
Теперь Илья нет-нет да и снисходил милостиво к молчаливому работяге, копавшемуся по дому.
— Иди-ка сюда, брат, поговорим по душам.
И широкоплечий Карлин, робея, примащивался на низенькой скамеечке возле щуплого, восседавшего в кресле Ильи и, глядя снизу вверх, весь обращался в слух.
Илья открывал видавшую виды тетрадку и голосом экзаменатора вопрошал:
— Так усвоил ли ты, сын мой, за какие пороки благодетели не сподабливаются святого крещения?
Карлин краснел, бледнел, — тугодум от природы, с четырехклассным образованием, он не отличался способностями. В свое время пришлось даже бросить школу. Хорошо еще, что брат Илья задавал ему недлинные уроки. И что уроки эти не требовалось осмысливать, а достаточно было заучить наизусть.
— Благодетели не сподабливаются святого крещения за брадобритие, — оттарабанивал ученик.
— Так, — снисходительно кивал учитель. — А еще за что?
Карлин мялся. Снова краснел. Снова бледнел.
— За табакокурение, — вспоминал он.
— А еще?
— А кто не соблюдает чистотные обычаи, то есть плохо разбирается в чистом и поганом, — глядя на серую шею учителя, припоминал Карлин и облегченно вздыхал. Кажется, все. Ей-богу, ему, Карлину, куда проще сделать все это, чем вызубрить целых полтетради. Правда, бороду не бороду, но бакенбарды и усы он запустил, хотя вся стройка его буквально на смех подняла. И курить бросил. И в столовку не ходит, чтоб, упаси бог, из мирской посуды не опоганиться, — в перерыв один хлеб жует да водой из колонки запивает. Ребята комбинатовские прямо проходу не дают: «Эй, домовладелец, никак на второй домик копишь?»
— Ну, а кто все это преступит, того что ждет? — В голосе Ильи угроза. — Помни, этого даже во сне забывать нельзя.
И для вящей убедительности старший келейный тыкал пальцем в тетрадку, в крупные, выведенные красным карандашом печатные буквы:
— Тот не избежит гиены огненной.
— Тот не избежит гиены огненной, — испуганно вторил Карлин.
— Дальше читай, дальше. — Костлявый палец с черным ободком под ногтем упирался в красные буквы: «Со слов отца Арсения».
— Со слов отца Арсения, — благоговейно повторил Карлин.
Отец Арсений слыл непререкаемым авторитетом среди ипэхэсовцев. Хотя он опочил в бозе задолго до того, как сам Илья появился на свет божий. Впрочем, не только ему, но и более старшим братьям не довелось услышать этих слов…
По окончании урока Виктору задавался следующий. А по окончании следующего — еще следующий…
Даже после ареста отец Мина незамедлительно переправил «соузнику во Христе Виктору» писульку с наставлением, что и как делать, чтоб «быть мудрым яко змий»!
Получив инструкцию, Карлин тотчас начал действовать. К величайшему недоумению охраны, разделся догола. Отказался принимать пищу. И, оставшись в костюме Адама, на все уговоры твердил одно: «Вы меня не оденете. Вы меня не накормите. Я все равно уйду от вас к богу».
Подсудимого подвергли судебно-медицинской экспертизе. Экспертиза вынесла заключение: «Злобен, агрессивен, но вполне вменяем и здоров…»
Карлин продолжал буйствовать…
Дня через два к следователю явился аккуратно выбритый старичок в потертом пиджаке — Василий Иванович Карлин. Старичок в потертом пиджаке оказался отцом Виктора. Он просил свидания с сыном. Давно не виделись, хоть и жили в одном городе. Религия, шут ее совсем подери, разлучила его с сыном. И не только с сыном — она, можно сказать, всю его жизнь разбила. Сперва жена где-то с этими бородачами стакнулась. Потом сына Василия стала сбивать с панталыку. Потом за дочь Надежду принялась. И вот результат — на старости лет вовсе сдурела старая, в странствие подалась, уж лет десять чужие пороги обивает. Дочь Надежда своих детишек, а его внучек, молиться да креститься заставляет. Виктор… — старичок с сердцем махнул рукой.