Очень скоро о страннице Анастасии и вовсе перестали вспоминать… И никто — ни маленькая Верушка, ни старшенькая Люба — так и не узнал, что странница Анастасия на самом-то деле приходилась им родной бабушкой. Впрочем, откуда им было догадаться об этом? Ведь «бабушка» прожила в их доме, так никогда и не произнеся ласкового слова, ни разу не назвав ни одного из них ни внуком, ни внучкой, запретив даже родной дочери называть себя матерью. Да если подумать, разве была она на самом деле матерью или бабушкой, эта фанатичная сподвижница старой веры?
СВЯТЫЕ ДЕЯНИЯ, ПРЕДУСМОТРЕННЫЕ УК…
И вот настал день суда. Не того «страшного суда господня», которым стращали «заблудшее стадо Христово» пастухи-пастыри, сами, возможно, даже не очень-то веря в его реальность. Предстоящий Верховный суд не имел ровно никакого отношения к всевышнему. Но именно его-то по-настоящему боялись и «старейший преимущий», и единый в трех лицах Богатырев, он же Яблонский, он же отец Мина Серафимов, и старший келейный брат Илья, и «оглашенный благодетель» Карлин.
Выездная сессия Верховного суда Казахской республики началась в алма-атинском Доме культуры строителей. В переполненном зале яблоку негде упасть. Я гляжу в зал — публика сама разная: много молодых лиц, но встречаются и пожилые. Благообразные старики с бородами и без оных. Девушка с модными клипсами, интеллигентный пожилой человек в пенсне, старушка, повязанная пуховым платком, по соседству с пареньком в рабочем комбинезоне. Народный заседатель Верещагин, станочник завода тяжелого машиностроения, член бригады коммунистического труда, говорит мне, что среди присутствующих немало рабочих и с его завода и с других предприятий города. А балкон оккупировали студенты — этих сразу отличишь…
За столиком рядом с пожилым солидным государственным обвинителем — помощником прокурора республики, советником юстиции Овчинниковым — усаживается молодой человек. Это — Владимир Ушаков, мой коллега по профессии. По ходатайству газеты «Ленинская смена» Ушаков выдвинут в общественные обвинители. Перед ним на столе стопка книг из числа вещественных доказательств. Из книг торчат закладки, — видимо, общественный обвинитель, чтобы быть во всеоружии, их основательно проштудировал.
На скамье подсудимых четверо. За столиком справа тоже четверо — по одному адвокату на каждого. Защитники нервничают — неблаговидная задача выпала на их долю. Корреспондентов много — пришлось поставить отдельный столик.
По залу шныряют вездесущие фотокорреспонденты, то и дело вспыхивают блицы. Заканчивают последние приготовления и местные кинооператоры.
Но вот раздается строгое: «Встать, суд идет!», и все встают — и обвиняемые, и обвинители, и публика, и корреспонденты, и адвокаты, и кинооператоры…
Настороженно слушает зал обвинительное заключение по уголовному делу группы ИПХС. Нет, я не оговорилась — именно по уголовному. Ибо святые деяния ипэхэсовцев предусмотрены Уголовным кодексом. Их будут судить не за религиозные убеждения. Никому не возбраняется верить в бога. Их будут судить за изуверский культ, жестокость которого наносит ущерб здоровью. Их будут судить за призыв к отказу от советского гражданства, за отказ от службы в армии и от советских документов, от работы в государственных учреждениях, за уклонение от выборов, за тунеядство, за нарушение паспортного режима. Их будут судить за похищение и привлечение в ИПХС несовершеннолетних, за насильственное воспитание в кельях, за создание подпольной типографии.
Уже первые слова обвиняемого встречаются гулом возмущения.
— Я бывший Васильев, — явно рисуясь, утверждает личность в очках, — бывший Александр. После крещения наречен Ильей и ношу христианскую фамилию Ильин. Гражданства не имею.
— Кто же вас лишил гражданства? — спрашивает судья.
— Я сам себя лишил, по религиозным убеждениям, Против формулировки, что вел паразитический образ жизни, протестую. Я трудился во имя бога. Тут уж мы тунеядцами быть не можем. За милостыню, полученную от единоверцев, мы должны отработать…