Всю эту тираду Низямова выдохнула со злостью, с превеликой издевкой. В ее злобном умишке созрел план мести. Она, конечно, не могла не знать, что в ее сорок лет на пенсию не выходят, и, конечно, затеяла весь этот разговор с единственной целью поиздеваться над Мирой.
И она достигла своего — Мира истерически разрыдалась.
— Еще путевки выдумали давать здоровым девкам, а я, мать, того не заслужила, — снова как плевок бросила в лицо дочери рассерженная сектантка.
— Да вы хоть бы дали дочери в дом войти, — возмутилась я. — Ведь у нее порок сердца, поберечь надо.
— Умрет — похороним, — невозмутимо обронила она. Старухи согласно закивали головами: «На все воля божья» — и закрестились высохшими перстами. — Только, похоже, меня допреж ее со свету белого сживут, — задохнулась Марфа Дементьевна, и даже скулы у нее покраснели. — Вчера еле из суда выбралась. А сегодня на работе не давали шагу ступнуть. Каждый, вишь ты, до моих семейных делов касательство имеет. «Что ты, мол, за мать? И откуда только такие берутся?» За собой бы лучше глядели да бога помнили…
«Мать — типичная фанатичка, с психопатическими наклонностями», — думала я, возвращаясь в гостиницу. Конечно, будь Мира ребенком, такую мамашу непременно лишили бы материнских прав. Но почему сейчас, когда Мире всего девятнадцать лет, почему ее оставили в этих недобрых, злонамеренных руках? Неужели для Миры не могло найтись места в общежитии? Под общежитием я имею в виду нечто большее, нежели просто койка и тумбочка…
Судебное разбирательство подходит к концу. Уже допрошены все свидетели. Правда, отсутствует Надя Торцова. Она лежит на излечении в туберкулезной клинике. Отсутствует инокиня Звенислава — заведующая школой осуждена в Новокузнецке. Отсутствует и Градислава — она уже полгода работает швеей, вышла замуж и теперь ждет ребенка. Похоже, что бывшая преподавательница янги-юльской школы решила начать новую жизнь…
И снова раздается строгое: «Суд идет!» И снова все встают. Но на этот раз не садятся — сейчас будет оглашен приговор.
— «Именем Казахской Советской Социалистической Республики…» — негромкий голос председательствующего отчетливо слышен в настороженной тишине. Вспыхивают рефлекторы. Два перекрестных луча слева и справа запеленговывают четверых подсудимых. Их выхваченные из темноты фигуры, высвеченные до единой пуговки, напоминают инцидент на границе, при котором мне довелось однажды присутствовать. Тогда пограничники напали сперва на след нарушителей, а потом настигли и их самих. Эти странные люди, пустившиеся по странной дороге, тоже нарушили границы советской законности. И тоже задержаны с поличным. Так и кажется, что они, как и те там, в лесу, поднимут руки, сдаваясь под тяжестью неопровержимых улик. Впрочем, они это сделали иначе — в покаянных последних словах…
Да, в ходе следствия обвинительное заключение полностью подтвердилось — «святые деяния» прямо подпадают под действие Уголовного кодекса: нарушение паспортного режима, причинение ущерба здоровью граждан, отказ от исполнения гражданских обязанностей, хранение и распространение литературы, в которой содержатся клеветнические измышления, и т. д. и т. п.
Все это теперь было непреложно подтверждено в суде.
И все же приговор гуманен. Весьма гуманен. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда Казахской ССР учитывала обстоятельства, которые не только отягчают, но и смягчают вину подсудимых. Коллегия приговорила Богатырева — Яблонского — Серафимова к семи годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима, Перевышина и Васильева — на пять лет каждого, а Карлина — на три года.
Изъятую церковную литературу решено передать в фонды республиканских библиотек. Брошюры и рукописи по одному экземпляру хранить при деле, остальные использовать для атеистической пропаганды…
СВИДЕТЕЛИ, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО
Итак, процесс окончен. Начали отбывать наказание и матерый ипэхэсовец — «старейший преимущий», и дезертир с поля битвы и с фронта труда в мантии проповедника, и велеречивый тунеядец Васильев, и оглашенный Карлин.
Получили паспорта и прописались на постоянное жительство в советском обществе и Нина Моржова, и Зина Гарева, и Маргарита Торцова, и многие другие бывшие рабы божьи, чьи фамилии здесь нарочно изменены, чтобы их прошлое не тянулось темной тенью в их будущее.
Казалось бы, все в полном порядке. Но вот сейчас-то самое время разобраться — почему вообще возможны такие странные вещи? Я уверена, в наше время претерпели бы изменения даже литературные герои прошлого. Существуй сейчас Плюшкин, ему не оставалось бы ничего другого, как заведовать палаткой утильсырья. Ноздрева привлекли бы на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, а тунеядца Обломова заставили бы как миленького работать на поле. Но почему же такими окостенелыми остались герои Мельникова-Печерского, все эти старцы, еще сто лет назад прикрывавшие камилавкой не только скудость волос, но и убожество мыслей? Почему умудрились они не только выжить, но и, набив переметные сумы вредными идейками, пуститься в странствие, на этот раз уже не по царской России, а по Советскому Союзу? Процесс недаром назвали показательным. Он действительно многое показал — и вред религии, и сектантскую активность, и, чего греха таить, не только вялость антирелигиозной пропаганды, но подчас и незаинтересованность, безразличие к судьбе человека. И в этом, я думаю, и есть лазейка для ловцов на религиозную приманку…