— Подрабатываешь, значит, Василь Григорьевич, — хмурится, подходя к телеге, мужчина в брезентовом плаще. — Подходящее занятие для колхозника и к тому же члена партии!..
— Да ведь это просто безделюшки, от нечего делать, — заискивающе бормочет «фабрикант».
— Ты вот что, Пестов! — сухо обрезает его мужчина в плаще. — Заворачивай и дуй до хаты. А мы на партсобрании поговорим об этих «безделюшках».
Пестов дергает вожжами. Застоявшаяся кобыла не сразу трогается с места. Тогда Пестов начинает что есть силы настегивать ее кнутом.
— Эх ты, бессовестный, креста на тебе нет! На неповинной твари злость срываешь, — укоризненно качает головой старичок паломник. — На себя бы лучше злился-то. Самая пора теперь в поле быть, а ты?
…Второй день клонится к вечеру. Отмахали уже километров сорок. Остается без малого тридцать. Нос у меня лупится от солнца. Ноги в ссадинах, но настроение бодрое — впечатлений-то масса.
На ночлег останавливаемся возле самого села. Паломники осаждают дома, просясь на ночевку. Но почти нигде не пускают: «На собрании постановили: не пускать — и баста. Сидели бы по своим избам, а то ходят, только людей беспокоят…»
Мария Николаевна, Галя и я устраиваемся в лесу. Кругом трещат под топорами деревья — нещадно уничтожается отличный строевой лес. Но божьим людям все нипочем. Где-то, теперь уже неподалеку от нас, бдительная охрана продолжает неусыпно сторожить узлы.
На этот раз Николаевне тоже что-то не спится.
— Пойдем-ка, Яковлевна, — манит она меня, — покажу тебе наших апостолиц. Они чудеса творить могут. С самим богом в общение входят. У нашей Натальюшки двенадцать апостолиц. Как у самого Иисуса Христа.
Мы подходим к костру, вокруг которого сидит множество людей. «Публика» крестится и почтительно молчит. Сухопарая женщина с маленькими черными глазками, чувствуя себя в центре внимания, произносит каждое слово с интонацией плохой артистки провинциального театра:
— И вот вам, сестры и братья во Христе, живой пример. За неверие отнял спаситель у Марии Абатуровой мужа и оставил ее одну с детками-малолетками. Явились мы к ней, как сам-то преставился, царствие ему небесное, — рассказчица небрежно крестится, — и говорим ей, вдове-то: «За неверие наказание тебе послано, за неверие. Покайся перед всевидящим. Пляши у гроба. Смирение свое покажи».
Слушатели ахают: виданное ли дело — плясать у гроба! Не кощунство ли?
— Смирение это, смирение перед вседержителем! — говорит «апостолица».
— Ольга Челгакова, — почтительным шепотом поясняет мне Николаевна. — Святая женщина!
Святая громко сморкается и только собирается продолжить, как сидящая рядом женщина вдруг испускает жуткий, нечеловеческий крик.
— Тихо! — раздается властный голос. — Евдокия с богом говорить будет.
Челгакова досадливо кусает губы…
…Евдокия Карпова начинает трястись как в пляске святого Витта. В отсвете костра виден огонь безумия в ее глазах. Она выкрикивает какие-то бессвязные слова и корчится в судорогах.
— У нее же самый настоящий приступ эпилепсии, — тихонько говорю я Николаевне.
— Да помолчи ты, Христа ради! — досадливо обрывает меня она. — Веры в тебе настоящей нет, Яковлевна, вот ты и не можешь постичь мистического смысла.
Мистический смысл! Помнится, Поль Гольбах в своем «Карманном богословии» весьма тонко заметил, что это — «смысл, в котором никто ничего не понимает или который делает еще более темным то, что надо было бы объяснить». По лицам сидящих вокруг я вижу, что определение это весьма точное…
Мы возвращаемся к своему месту. Галя тихонько плачет и все целует фотографию мужа. «Коленька, дорогой мой», — приговаривает она сквозь слезы.
— Не сотвори себе кумира, — строго выговаривает ей Николаевна. — Нашла себе Коленьку. Не на того Николая молишься. — И она сует Гале замусоленный образок Николы…
К нам пристроилась какая-то бойкая бабенка. Она то и дело выспрашивает, кто, откуда и зачем идет. Николаевна словоохотливо дает ей «интервью», в котором, к сожалению, упоминается и моя скромная особа. Держится Николаевна с новой попутчицей весьма почтительно. На привале даже бегала за водой и мыла ей ноги.
— Чего это вы ее так обхаживаете? — не выдержала я. — Она куда здоровее вас, а вы воду для нее таскаете.
— А ты вспомни изречение, — укоризненно выговаривает мне Николаевна, — не нужны нам праведники, нужны угодники. Может, я через нее самому Николе-милостивцу угожу.
— Это каким же образом?
— Ох, Яковлевна, и темна же ты, темна. Да ведь это же одна из наших апостолиц…