Новые и новые нижние юбки и рубахи уплывают по течению. Однако — удивительное дело! — у кого ни спросишь, никто так и не «бысть здрав» посредством чуда. Двадцать лет, с трудом таща скрюченную ногу, адресуется в небесную канцелярию Мария Андреевна Старикова. Не стала зрячей и ее сестра Екатерина Андреевна…
Зато в приемном покое местной больницы едва успевают принимать больных.
— Паломник? — привычно осведомляется регистраторша, заполняя графу «профессия».
— Он самый, родимая, он самый.
— И в прошлом году лечились? — строго допытывается она.
— А то как же, лечились, родимая, лечились!
В приемную выходит старичок доктор.
— И ведь каждый год такая история, — вздыхает он. — Паломничество к святым местам заканчивается паломничеством в больницу: кто стер ноги, у кого дизентерия, у кого сердечный приступ. А какой источник заразы обслюнявленные иконы!
Паломники молча вздыхают. Доктор безнадежно машет рукой.
— На что жалуетесь? — спрашивает он стоящего ближе всех.
— Мы не жалуемся, — испуганно моргает глазами тот. — Жаловаться грех, всё от бога. Только вот дышать тяжело, — и он надрывно кашляет.
Доктор выслушивает грудь, спину — так и есть, двусторонняя пневмония.
— Все под богом ходим, — силясь подавить приступ кашля, бормочет старик.
Мне хочется побыть немного одной, подумать, записать кое-что. В поисках уединенного местечка бреду вниз по течению. Людей становится все меньше и меньше. И вот наконец совсем безлюдный берег. Только одинокая фигура маячит неподалеку. Рыбачит, видно. Я вижу, как забрасывается в воду удилище. Интересно, какая здесь водится рыба? Но… рыб такой странной формы я никогда еще не видывала. Ба, да это же кальсоны! А другая «рыбина» — нижняя юбка. Подхожу поближе.
«Рыбачка» молча бросает на меня сердитый взгляд и продолжает вылавливать плывущую по воде одежду. На прибрежных камнях уже сушится много вещей…
…Я взбираюсь по крутому склону и попадаю в рощу. Уютно примостясь на мховой подушке, открываю блокнот. Вдруг рядом раздается хруст. Что это? Люди руками сдирают с деревьев кору, точно козы.
Дело, оказывается, в том, что само слово «паломник» происходит от латинского «пальма». После хождения к святым иерусалимским местам полагалось приносить пальмовую ветвь. Но где взять пальму в средней полосе России? Вот и придумали заменитель — сосновую кору. Благо, в свое время служители культа объявили святыми и деревья, под которыми «являлся» образ Николы.
Возле реки паломники перебирают груды песка в поисках священного камня с изображением Николы. Камень этот якобы помогает от всех скорбей и от всех болестей. Но уж и пот катится градом, и в глазах рябит от напряжения, а никто так и не находит заветного камешка.
— Ищите и обрящете! — подогревают угасающий пыл божьи люди. И ажиотаж возобновляется…
У ворот кладбища сидят целые толпы нищих, калек, слепых, всяких уродов, которые хором поют «Лазаря». Молодые поповичи и мещанские мальчики… сидят… с чернильницей и кричат: «Кому памятцы писать? Кому памятцы?» Бабы и девки окружают их, сказывая имена; мальчишки, ухарски скрипя пером, повторяют: «Марью, Акулину, Степаниду, отца Иоанна, Матрену — ну-тка, тетушка, твоих-то… Вишь отколола грош, меньше пятака взять нельзя: родни-то, родни — Иоанна, Василису, Иону, Марью, Ефросию, младенца Катерину…»
Почему этот отрывок взят в кавычки? Да очень просто — он написан Герценом более ста лет назад. Но вот передо мной новейшие иллюстрации к — увы! — еще не устаревшему описанию.
— Подайте на хлеб копеечку! — гнусавит Палкин, сума которого топорщится от доброхотных подаяний.
— Подайте для праздника господня, телу во здравие, душе во спасение от своих трудов праведных! — гнусавит мужчина с подозрительно красным носом.
«Рыбачка», которую я видела на берегу, теперь с неистово орущим ребенком на руках ловит свою добычу из карманов жалостливых прохожих. Одни подают, другие проходят мимо.
— На водку-то небось никто не просит, а только на чай, — презрительно бросает парень, видимо из местных.
— Ох, грех великий во имя господа на пол-литра собирать! — Грузная старуха, та самая, у которой за пазухой был кусок мыла, одаряет «рыбачку» мелкой монеткой.
— Да у этого нищего с наших-то копеечек три дома куплены, — зло говорит сухонькая старушка и проходит, так ничего и не подав Палкину.