Потом юноши надевают Николаевы костюмы, старательно завязывают друг другу галстуки. Смеются, дурачатся. Николай пробует запеть, но у него ничего не выходит.
— А голос-то я на этих литургиях сорвал, — признается он с огорчением. — Ведь не только днем, по ночам на всенощной петь заставляли.
Распространяя смешанный запах нафталина и цветочного одеколона, вчерашние послушники, несмотря на дождь, убегают в парк культуры.
Тамара Николаевна наконец присаживается. С лица ее не сходит счастливая улыбка: ее сын, ее Николаша вернулся. К жизни вернулся. Все равно что второй раз родился…
Друзья устраиваются на работу. Вечерами сломя голову бегают по театрам и концертам. Жадно читают, взахлеб разговаривают.
А вскоре Ивану приходит повестка в армию.
— Как ты посмотришь, мама, если я махну с Иваном вместе? — осторожно прощупывает почву Николай. — Правда, немного раньше срока, но зато ведь с другом в одну часть попадем, а?
«Армия выветрит из него все наносное, — думает Тамара Николаевна. — А Иван не даст ему снова сбиться с правильной дороги…»
За несколько дней до отъезда к Николаю явился монах.
— Наслышаны мы, что ты в армию уходишь, брат, так чтоб книги твои духовные в надлежащем виде хранимы были…
И, осенив себя крестным знаменьем, он протянул длинные руки в черных рукавах.
— Берите, все берите, больше не понадобятся. — Николай сгреб в охапку книги, поснимал иконы, не забыл и нательный крест. — На!
Монах сдвинул мохнатые брови, недобро посверкал колючими глазами:
— А ты впредь-то не зарекайся, отрок. Все под богом ходим, — и сжал пухлые губы.
— Ну, теперь я не в вашей епархии, — засмеялся Николай. — Как говорится, в огороде бузина, а в Киеве дядька.
— Всевышнему всюду видно, — отрезал монах. — Десница божья всюду распростерта. — И он громко хлопнул дверью.
Настал день отъезда. Тамара Николаевна провожала сына в армию с легким сердцем. В ладно сидящей гимнастерке он выглядел мужественным. «Не то что в подрясничке», — смешливо сравнила она.
Надежды матери оправдались: Николай начал учиться в школе радистов, увлекся английским языком. Письма его были взволнованные, радостные, как будто жил человек раньше, рассматривая мир в подслеповатое оконце, а тут вдруг увидел его через широко распахнутое окно. Увидел и удивился — как же он, этот мир, необъятен и волнующ. И заторопился рассказать об этом.
«Мама, я попал на такое место, о котором даже и во сне не смел мечтать! — писал Николай. — Здесь можно многому научиться, было бы лишь желание. Доверие со стороны командования мне оказано большое… Своей теперешней службой я очень и очень доволен».
И вдруг пришло письмо, от которого на мать дохнуло, казалось бы, навсегда забытым: «Службой я своей очень и очень доволен, ибо лучшей и найти невозможно, но только что-то сердце отрады ни в чем не находит и внутренний голос куда-то зовет».
Мать ужаснулась — не иначе опять случилось что-то неладное.
Так оно на самом деле и было. Однажды, когда Николай собирал радиоприемник, вбежал вестовой и, ухмыляясь, сказал, что Николая кто-то спрашивает, пусть, мол, выйдет к воротам.
— Да кто меня может спрашивать? — удивился Николай. — У меня здесь и знакомых-то нет.
— Не разберешь, що воно е: чи парубок, чи дивка, — прыснул со смеху вестовой. — Одно слово — привид якысь.
Николай неохотно вышел. И оторопел: стоит у ворот некая личность — темная юбка до полу, вместо туфель — сапоги, вместо цветастой косыночки — белый, наглухо повязанный платочек.
— Да кого вам надо? Вы, верно, адресом ошиблись.
— Не ошиблась я адресом, к тебе, брат во Христе, с приглашением послана. — Личность скромно потупила пронзительные очи. — Убедительная просьба наведаться в свободный часок к нам в Киевскую обитель. О душе поговорить требуется.
— Ладно, приду, — поспешно согласился Николай, лишь бы отвязаться, а то еще увидят с монашкой, на смех подымут.
И не пришел. Тогда монашка пришла снова. Посетовала на мирскую суету, которая, видимо, закружила юношу. Со смиренным видом повторила приглашение.
…На этот раз он пришел.
— Да откуда вы, собственно, обо мне узнали? — допытывался он.
Монашка смиренно возвела очи долу — пути господни неисповедимы. Не могла же она сознаться, что за «блудным сыном» продолжают неусыпно наблюдать его бывшие духовные пастыри. И что гибнущему брату велено незамедлительно протянуть твердую руку, которая втащила бы его на путь истинный, даже без особого на то желания самого втаскиваемого.
У черницы Пани Ивлиевой рука была маленькая, но цепкая. И все чаще стали встречаться молодой солдат и смазливая монашка. Между божественными разговорами чернорясная девица не забывала попросить братца купить шоколадных конфет и не без кокетства описывала новую, сшитую в Москве рясу, которая особенно привлекает взоры всех и кажется такой смиренной. Туманно и вместе с тем многообещающе звучали ее уверения в том, что терпеть осталось недолго — краткие годы или даже дни, и притом считанные, а потом настанет царство божие.