Побывав в особняке на Тестовой, я по ассоциации вспомнила эти карты: еще и сейчас пытаются вести игру некоторые старинные крестовые дамы. Но ведь репутация-то у них крапленая.
УЦЕНЕННЫЕ ЧЕТКИ
…Это была очень странная комната. Когда я переступила ее порог, мне показалось, что я попала в какую-то костюмерную, где хранится реквизит давно сошедших с подмостков религиозных мистерий. Чего-чего тут только не было! И пышные облачения, и громадные связки четок, и антиминосы — освященные тряпицы с зашитыми сбоку святыми мощами, и церковная утварь. Ни дать ни взять — костюмерная! Так оно на самом деле и было. Я ошиблась только в одном — это была не костюмерная, вернее, не только костюмерная. Здесь давались и представления. При закрытых дверях. При занавешенных наглухо окнах. Без зрителей, ибо каждый сам являлся участником. Все разыгрывалось как по нотам — сначала главный герой торжественно облачался в пышные одежды и становился в позу. Остальные действующие лица разбирали необходимые атрибуты: четки, молитвенники, библии. Звенел колокольчик. Тушился свет. И при колеблющемся пламени свечей начиналось действо. Чувствовалось, что роли затвержены назубок, мизансцены четко разработаны «режиссером-постановщиком». Облаченный без запинки произносил монолог — сперва нес околесицу про власть божью, потом нес околесицу про советскую власть. Статисты в это время помалкивали. По ходу пьесы им в этом акте не положено ни одной реплики. Зато по окончании проповеди они брали свое — брякнувшись на колени, битый час бубнили речитативом. Под конец на свет божий извлекались бутылки. Впрочем, артисты настолько входили в свою роль, что вино с этикеткой «Черные глаза» вкушали с благоговением, как кровь Христову, а бутафорские облатки из импортных заменителей сходили за божью плоть. У иных, особенно разыгравшихся, выступали даже слезы умиления…
По окончании спектакля пышные одежды вешались обратно на плечики, четки клались на место, а пустые бутылки Юлия сдавала в палатку…
Юлия Твердохлеб, на квартире которой все это происходило, никогда не была монашкой. Но с детства воспитанная в религиозном духе, малообщительная, неразговорчивая санитарка оказалась настоящей находкой для сестер из больницы. Тех самых сестер, которые помимо красного креста на рукаве носили металлический на груди. Для начала с ней участливо поговорили — «как с сестрой во Христе». При случае помогли деньгами. Пригласили к себе. А потом в скромную Юлину квартиру в доме № 7 по улице Кутузова зачастили гости.
Впрочем, время от времени гости являлись поодиночке. Тогда из сундука извлекались кипы свежеотпечатанных фото, на которых раскрашенный или черно-белый Христос был изображен либо в глубоком одиночестве, либо в обществе апостолов, или, на худой конец, среди овец.
— И сколько же за такой лик? — осторожно осведомлялся гость, критически рассматривая всевышнего анфас и в профиль.
— Двадцать ликов — двадцать рублей, — бойко отвечала хозяйка.
— Побойся бога, — пробовал поторговаться покупатель. — Ему же красная цена — полтинник.
Продавщица принималась истово креститься и уверять, что всемогущего продают даже ниже себестоимости, даже себе в убыток. В конце концов покупатель махал рукой — двадцать так двадцать. Когда-то Христа продавали даже за тридцать сребреников.
— Не возьмете ли заодно и четок по дешевке? — Юлия с проворством профессиональной продавщицы рассыпала связки коричневых, черных, белых бусинок с крестиком посередине.
Но от четок, как правило, открещивались. Юлия вздыхала и с сердцем бросала связки назад. «И чего их не берут? — удивлялась она. — Вон сестры рассказывали, у первых-то монахов-пустынников вовсе простая веревка была, вервие называлась. По завязанным узлам им, беднягам, неграмотным, отсчитывать молитвы приходилось. Не чета этим четкам. Эти — такие красивые, блестящие, модные, из пластмассы. Известно, не у нас сработаны — заграничные штучки. И ведь сколько раз цену снижали, а все равно не берут». Юлия с недоумением принималась подсчитывать выручку, заранее предвидя недовольство сестер.
И не понимала Юлия, что спрос на четки не повысится, даже если дельцы от религии изобретут какие-нибудь электросчетные четки, которые будут механически отсчитывать число отбитых поклонов и оттверженных молитв. Даже если снабдить эти четки автостопом. Потому что и тогда от этого модернизированного приспособления будет за версту нести средневековьем. Ведь для того, чтобы сбыть этот лежалый товар, потребовалось бы сотни людей поставить на колени. А люди хотят ходить по земле с поднятой головой и вести счет не поклонам и молитвам, а домам, построенным своими руками, полезным ископаемым, добытым из недр земли. Вот поэтому четки уже давно стали у нас уцененным товаром…