Касаткин-Ростовский поднял рюмку с ракией за Сербию. Очень вовремя.
Николай чувствовал, что спиртное под шикарную закуску проникает в него удивительно мягко, обволакивающе. Он еще не был пьян, только расслаблен. И счел момент самым подходящим.
— Миха! — он поманил мальчика. — Принеси мамину гитару брэ!
— Да я мигом, дядя Коля! — сообщил малыш и метнулся в дом.
Разговоры стихли, пока Несвицкий крутил колки. Это продолжалось дольше, чем требовалось для настройки гитары. Он выигрывал время, усиленно вспоминая слова, слышанные давно, в прошлой жизни, еще в той Югославии. Не хотелось их переврать. Наконец, пробежался пальцами по струнам:
Конечно, здесь полно талантливых и популярных музыкантов, а также поэтов и композиторов. Рок-группы собирают огромный стадион Белграда, яблоку негде упасть, правда, исполняют только хиты, одобренные администрацией гауляйтера. Любовь, секс, насилие, спорт, деньги… Никто не пел о Родине, запрещено.
А в той Югославии о ней пели. И в Первую мировую, и во Вторую, и когда американские бомбы сыпались на Белград, и через сотню с лишним лет после написания «Тамо далеко». Ее сочинил некто Джордже Маринкович, но она практически сразу стала народной. Автора не знали, а вот саму песню — практически все.
Николай не пел давно — не до того было. Но голос не подвел. Высокий чистый, чуть бархатистый, он западал в души и трогал сердца собравших здесь людей. Да еще такие музыка и слова…
Когда смолкла последняя струна, опустилась тишина. Нарушал ее только стрекот насекомых в кустах. Затем поднялся Младенович и несколько раз ударил в ладоши. Тотчас начали аплодировать все сидящие за столом. Впечатлились даже варяги, а сербы едва не рыдали от избытка чувств.
— Николай, где ты ее услышал? Или сам сочинил? — спросил генерал, когда слушатели немного успокоились.
— Услышал. Но не помню где. Если понравится, и начнут исполнять, считайте народной.
Затем спела Ольга. У нее был слабый голос, но абсолютный слух и довольно приятная манера исполнения. Наверно, задолго до переезда в Сербию пользовалась популярностью в студенческой компании с гитарой у костра. Получилось задушевно, но никакого сравнения с впечатлением, произведенным «Тамо далеко».
Встали покурить. Всего несколько из присутствующих не имели такой привычки, обычно в Сербии, не смущаясь, коптили прямо за столом, но Младенович, привыкший к московскому этикету, подал пример.
Он поманил к себе Несвицкого.
— Николай! Улыбайся и не меняй выражения лица, — сказал вполголоса. — Я в лоб спросил обоих — не откровенничали ли они при посторонних о вашем отъезде? Оба отрицали. Ольга сказала правду, а вот Милош солгал. Если испугался и попробует дать деру, его возьмут. Останется — тогда задержат утром по пути на работу.
— Конечно, господине генерал! — Николай растянул губы в улыбке. — Других србских песен не знаю, но попробую переложить варяжские.
Благоевич, приблизившийся было, услышал только безобидные слова о музыке и не решился встревать. Хорошо, что не смотрел Несвицкому в лицо, тому требовалось время, чтоб совладать с чувствами и не выплеснуть их на свояка. А то и просто заехать в морду.
Снова ели, пили и шутили. Николай лишь чуть касался губами ракии, чтоб стопроцентно себя контролировать. Подумал нехорошо о Младеновиче, зачем тот поторопился и испортил вечер? Но генерал тоже человек. И ему, наверное, очень нужно было поделиться страшной новостью. Выявление предателя среди тех, кого спасли от смертельной болезни, а теперь за них сражаются… Чудовищно!