Факел трещал, но горел. Теперь его - пацану, веревку лучше привязать к лямке рюкзака, автомат - в руки. Так и идти.
- Не думаю, - равнодушно сказал раб. - Выстрелишь, конечно.
Станция скрылась за спиной, со всем ее шумом, вонью, сбивающей с толку торговой возней, хитрыми лицами продавцов и облупленной плиткой стен. Шли они не то, чтобы быстро, нормально шли.
Чёрт поглядывал вперед, иногда скашивал взгляд правее, на тянущуюся между рельсами и стеной канаву для отвода воды. Пахло сыростью, плесенью и пустотой. Есть у нее свой запах здесь, в метро. Тревожный, но по-своему притягательный. Понюхаешь - и как в ствол автомата заглянул.
Не надо бы, а еще хочется.
На самом деле раб лично Чёрту был даром не нужен. Самому бы прокормиться, а тут еще один рот - к чему? Да и не понимал он детей. Не понимал и не любил. Редко они рождаются сейчас, убогие все, до Катастрофы таких бы инвалидами назвали. А родителям платили пособие, копейки, конечно, но все-таки.
При этом отцовские часы, провалявшиеся эти двадцать лет на дне опустевшего чемоданчика, он отдал не зря.
Вот этого самого Славу, держащего в руке факел, он дома передаст старику. Отцу Марии. Тогда должно сладиться и со свадьбой. Обязано, раз уж договорились. Если здешние собачьи обычаи вообще можно так назвать - свадьба. В общем, баба будет. Своя. Тощая и неказистая, возрастом не меньше его сорока, но других уж точно не найдешь.
Не с его счастьем и не на родной станции.
Который раз спасибо покойному бате - когда началась Катастрофа, народ с пустыми руками в метро побежал, а у него, Чёрта, был старый чемоданчик с собой. Отцовы вещи, которые после смерти отдала мачеха. Да что отдала - считай, в лицо бросила. Но эти самые вещи и выручили в первое время. Менял. Выживал. Там и смены белья были, и жилетка кожаная, и ремни, и табак отцовский в кисете. Автомат за спиной, например, еще пять лет назад был батиным костюмом: потертым, но без дырок.
Да часы вот те же! И не жалко этого всего. Из костюма, небось, не постреляешь.
Ничего больше не осталось. Сперва там, наверху, все кончилось. Отцово тело так в морге и сгорело, а вторая жена - в захваченной хитростью квартире. Никому счастья не прибыло, только ему, Чёрту. Сомнительное, конечно, но - живой же. До сих пор живой.
- Слушай, дядя, - остановился Слава, крутя головой по сторонам. - Там впереди есть кто-то.
- Какой я тебе... Кто там?
- Да хрен знает, кто. Хочешь - сходи, спроси. А я слышал что-то.
Замечтался он, Чёрт. Погрузился в воспоминания. Пацан этот мелкий - и то осторожнее, внимательнее. Нельзя так.
- Впереди - "Победа", - сняв все же "калаш" с предохранителя, тихо ответил Чёрт. - Она заброшенная. Я вчера шел, ни души там. Только горит иногда, говорят.
- Я без понятия, - ответил мальчишка. - Сам с "Кировской", в ваших делах не разбираюсь. А слышать - слышу кого-то.
Упрямый. Хорошо это или плохо? Да кто его знает, пусть старик разбирается.
Тихо, стараясь не лязгнуть, отвел затворную раму. Отпустил. Вроде как все. Стрелять Чёрт не умел и не любил, но быть съеденным крысиной стаей или - того хуже - попасть обратно на базар в качестве раба было еще хуже. Отвязал от лямки конец веревки.
- Отойти? - спросил Слава. Чёрт мотнул головой, мол, давай в сторонку. Правильно мыслишь, не зря ж отвязал.
Теперь и он слышал тихие шаги. Если бы не эхо, неизбежно присутствующее в трубе туннеля, подкрался бы этот кто-то незаметно. Или эти - бог весть, сколько там людей.
Факел теперь светил справа, не делая Чёрта мишенью. Удачно, что с пацаном шел, одного бы захватили точно.
- Стоять, - поводя стволом, скомандовал Чёрт. Не видно никого, но есть там люди, есть. - Оружие на землю.
Шаги замерли. Потом послышались негромкие голоса - ни слова не разобрать. Но ведь и не с ним они говорили, между собой. Что-то негромко хрустнуло в темноте.
Чёрт непривычно зажмурил глаз, вторым пытаясь разглядеть поверх автомата хоть кого-то. Одиночными? Хрен рассмотришь и не попадешь. Жалко патронов, но лучше так - он перевел рычаг на стрельбу очередями. Чуть опустил ствол на случай присевшего или даже лежащего противника и потянул спусковой крючок.
"Калаш" кашлянул короткой очередью, задравшись вверх в непривычных руках. Еще разок. Гильзы падали то беззвучно, улетая в канаву, то звеня по рельсам. Запахло горелым порохом. Противная такая вонь, ничего хорошего она никогда не сопровождала.